Сирота в шесть лет

Шестилетней я осиротела.
Младшую сестренку мама рожала – нас уже двое было. До сих пор помню ее крики, соседок, хлопотавших в избе, как голос ее ослабевал и смолк…
А докторов почему не позвали? В больницу не повезли?
Никогда не понять. То ли до села далеко, то ли снегом дороги замело – причина была, конечно. Да какая теперь разница?
Мама умерла, родив Светланку.
Отец совсем растерялся. Родни тут, на Дальнем Востоке, не было – вся вой осталась. Помочь с тремя детьми было некому. Соседи посоветовали срочно жениться. Не минуло и недели с похорон, а отец уж сватается.
Учительница, Полина Степановна, слыла доброй. Отец сходил. Посватался. Да она и согласилась – пригож он был, и правда. Высокий, статный, очи черные-пречерные, цыганские. Загляденье.
Под вечер привез отец невесту на смотрины.
– Вот вам и мамка новая!
Обида жгучая подкатила, детским сердцем чуялось неладное. Изба еще маминым духом дышала, платья на нас ее рук остались – а он уж другую нашел. Сейчас-то понимаю, а тогда возненавидела и самого отца, и ту женщину заодно.
Что она там про нас с отцом сговорилась? Вошли в избу под ручку, оба хмельные. А она нам и говорит:
– Станут меня мамой звать – тогда останусь.
Я сестренке тихонько:
– Не мама она наша. Не зови!
Верочка реветь начала. Я, как старшая, шагнула вперед:
– Нет! Не буд! Чужая! Не нужна ты нам!
– Ого, говоруны! Ну ладно, не останусь! – Учительница хлопнула дверью.
Отец бросился следом, да на пороге замер, голову повесил. Повернулся, к нам подошел, обнял крепко и зарыдал навзрыд. Мы следом. Даже Светланка в колыбельке заныла. Его – жену любимую оплакивали. Наши слезы – горше. Сиротские слезы да тоска по матери на всем белом свете без перевода понятны. Только раз в жизни видела, как отец плачет.
Пробыл он с нами две недели. Бригада его в тайгу на лесозаготовки уходила – другой работы не было. Соседке деньги оставил на еду, Светланку другой бабке отнес – и ушел.
Остались одни. Соседка прибежит, кашу сварит, печь истопит – и к своим. А мы целыми днями в холоде, да в голоде, да страхе.
Стали селяне решать, как детей спасти. Нужна была женщина особая, чужих принять за своих. Где ж такую сыщешь?
Разговорились – оказалось, у дальней родственницы нашей Марфы есть знакомая. Молодая еще, Зинаида. Муж бросил – бездетная, вишь. Али не сложилось у нее… Толком не знали. Через тетку Марфу адрес раздобыли, письмо написали. Звать Зину.
Отец в тайге был еще. Зина пришла к нам чуть свет. Так тихо зашла, мы и не слыхали.
Просыпаюсь – в избе шорох. Ходит кто-то, как мама бывало! Посуда звенит на кухне, а запах-то… Оладушки пекутся!
С Верочкой в щелочку глядим. Зина хозяйничает нешумно: моет, пол скребет. Потом догадалась – мы проснулись.
– Ну, идите, беляночки мои, милости просим!
Удивило нас – беляночками назвала. Мы и впрямь светловолосые, в маму, глаза синие.
Осмелились, вышли.
– Садитесь-ка!
Дважды звать не пришлось. Оладушков с вареньем наелись – сердце и оттаять стало.
– Зинаида Петровна я. Тетей Зиной зовите.
В этот день она нас с Верой выкупала, рубашки да платьица перестирала – и ушла. Назавтра ждем – пришла! Изба ожила под ее руками. Порядок воцарился, как мама держала. Прошло три недели, отец в тайге. Зина все заботливей, а сама словно держится, боится нашей привязанности. Верочка к ней тянулась – три года всего ей было. Я остерегалась. Строгая она была, суровая. Не ши
Однажды, возвращаясь домой из интерната на каникулы, я застала тетю Зину над старым альбомом: она гладила мамину фотографию и шептала: «Спасибо, что девочек сохранили…» — и тогда лед в моем сердце наконец растаял.