«Мама, ну хватит звонить, мне некогда!» — рявкнула я в трубку. И мама больше не позвонила…
Меня зовут Арина Соколова, и живу я в Угличе, где старинная часовня торчит из воды, как немой упрёк всем, кто вечно куда-то спешит. Тот день я запомнила навсегда. «Отстань, мам, я занята!» — выпалила я, швырнув телефон на диван. Мне казалось, что я права — работа душила, как удав, дедлайны визжали, как чайки над Волгой, а её вечные «Ты поела? Как спишь? Одевайся теплее!» действовали на нервы, будто скрежет мела по стеклу. Мне хотелось просто тишины.
И мама замолчала. Не позвонила ни на следующий день, ни через неделю. Сначала я даже обрадовалась — никто не лезет с дурацкими вопросами, не напоминает, что я забыла позвонить бабушке. Свобода! Но потом, вечером, допивая третью чашку остывшего чая, я вдруг осознала: почему в голове не крутится её голос? «Обиделась? Играет в молчанку?» — подумала я, покосившись на телефон. Ни звонков, ни сообщений. Тишина.
Я набрала её сама. Гудки, гудки, гудки… «Ну вот, теперь дуется», — буркнула я, но в груди уже копошился холодный червячок. Назавтра попробовала снова — та же тишина. В голове вдруг всплыли её слова, сказанные когда-то ласково: «Я всегда тут, если что». А если её больше нет? Сердце ёкнуло.
Я бросила всё и помчалась в её деревню под Угличем. Открывая дверь своим ключом, слышала, как кровь стучит в ушах. В доме стояла гробовая тишина. «Мам?» — позвала я, но ответа не было. Она лежала на кровати, сжимая телефон в окоченевших пальцах. Лицо спокойное, будто уснула. Но я знала — это навсегда.
На тумбочке стоял холодный чай, как немой свидетель её одиночества. Рядом — потрёпанный альбом. Я открыла его — на первой странице я, маленькая, сижу у неё на руках, а она смеётся. В горле встал ком. «Когда это случилось? Звонила ли мне?» — лихорадочно схватила её телефон. Последний набранный номер — мой. Дата — тот самый день, когда я крикнула: «Отстань!» Она послушалась.
Теперь звоню я. Каждый день, каждую ночь. Набираю её номер, слушаю гудки, будто это хоть что-то изменит. Тишина в трубке режет, как нож. Я смотрю на её потрёпанный плед, потёртую кружку — и каждая вещь шепчет: «Ты опоздала». Она просто хотела меня слышать, а я видела в этом обузу. Теперь её нет, и эти звонки в никуда — мой крест.
Но мама больше не ответит. А я так и буду звонить — в пустоту, в вечность, в надежде, что где-то там она простит. Но в ответ — только тишина.
