Сноха терпела, терпела, да не вытерпела
Анфиса скребла застывшие пятна на плите, мысленно посылая свекрови проклятья. Опять Лариса Игнатьевна варила свою вечную кашу, да так, что полкухни в молоке, а дно кастрюли прикипело намертво.
— Анфисочка! — донёсся из комнаты голос свекрови. — Ты там скоро? Чайку бы попить!
Анфиса закатила глаза. Девять вечера, она только с работы, а свекровь целый день дома сидела, но чай себе заварить — это, видите ли, подвиг.
— Несу, Лариса Игнатьевна! — бодро ответила она, изображая в голосе сладкую улыбку.
В соседней комнате Валера уткнулся в телевизор, даже не шевельнулся, когда жена пронесла поднос мимо. Типично. Придёт с закатки, поест и — бац! — прилип к экрану. А всё остальное — дом, мать, ребёнок — это, понятное дело, Анфисины заботы.
— Сахар забыла! — буркнула Лариса Игнатьевна, ковыряя чай ложкой. — И пряников нет. Как пить-то?
— Пряники вчера кончились, — тихо сказала Анфиса. — Завтра куплю.
— Видишь, не доглядела! В мои годы хозяйка всегда знала, чего в доме нет. Я Валеру одна поднимала, и дом в порядке держала, и на работе успевала. А вы, молодые, только в телефонах копаетесь да по кафе шляетесь!
Анфиса промолчала. Спорить — себе дороже. Лариса Игнатьевна всегда найдёт, к чему придраться. То суп недосолен, то пыль на комоде, то громко смеётся, то слишком тихо ходит. Порой Анфисе казалось, что свекровь специально ищет поводы для недовольства.
— А Светку опять из садика не забрала, — продолжила Лариса Игнатьевна, прихлёбывая чай. — Воспитательница звонила, спрашивала, где мама. Совестно было, ей-богу!
— Я же просила вас забрать, у меня отчёт сдавать до семи, — попыталась объяснить Анфиса.
— А я что, нянька? У меня свои дела есть! Раньше женщины и работали, и детей в охапку — без нянек и бабушек!
Анфиса вышла на кухню, с силой ополоснула чашку. Руки дрожали. Светка сидела в садике до семи, одна, плакала — все дети разошлись. А Лариса Игнатьевна целый день дома пялилась в телевизор, но внучку забрать — это, видимо, подвиг.
В детской на столе лежала стопка рисунков. Светка каждый день приносила из садика новое творение — то домик, то котика. Показывала маме, взахлёб рассказывала, как красила, клеила. А потом спрашивала:
— Мам, а почему бабуля не хочет смотреть? Я ей рисунок несу, а она отворачивается…
Как объяснить шестилетке, что бабушка считает её обузой? Что с тех пор, как они переехали к Ларисе Игнатьевне, та только и делает, что ворчит: «Шумно!», «Бегает!», «Вечно всё ломает!»
А ведь начиналось хорошо. Когда Валера познакомил её со свекровью, Лариса Игнатьевна казалась милой: расспрашивала про работу, хвалила. Даже сказала тогда:
— Хорошая девка, Валер. Видно, из приличных. Женись, а то засиделся.
Свадьба была скромная, но душевная. Свекровь сама пироги пекла, суетилась, радовалась. Анфиса думала — вот удача, вторая мама!
Когда Светка родилась, Лариса Игнатьевна сначала носилась с внучкой: «Ах, красавица! Ах, умница!» Помогала, пелёнки гладила, супчики варила. Анфиса на полставки работала — успевала всё.
Но постепенно свекровь стала меняться. Сначала мелкие придирки: «Пелёнку криво завязала», «Каша жидковата». Потом — серьёзнее:
— Ты вообще детей понимаешь? — возмущалась Лариса
