— «Когда же меня уже не будет?» — прошептала невестка, прислонившись к моему больничному койке, не подозревая, что я всё слышу и диктофон всё фиксирует.
Её дыхание было тёплым, пахло дешёвым кофе из столовой. Она думала, что я без сознания — лишь тело, набитое препаратами.
Но спала я не могла. Лежала под тонкой больничной простынёй, а каждый нерв в теле натянут, как струна.
Под ладонью, скрытой от чужих глаз, прятался холодный прямоугольный диктофон. Кнопку «запись» я нажала ещё час назад, когда в палату вошла моя дочь‑молодая Светлана вместе с моим сыном.
— Игорь, она же всё равно как овощ, — голос Светланы стал громче, она отодвинулась к окну. — Врач сказал, слуха нет. Чего мы ждём?
Я услышала, как мой сын тяжело вздохнул. Мой единственный сын.
— Света, это как‑то… неправильно. Она же моя мать.
— А я твоя жена! — резко ответила она. — И я хочу жить в нормальной квартире, а не в этом чулане. Твоя мать уже отжила себе семьдесят лет. Хватит.
Я не шевельнулась. Дышала ровно, имитируя глубокий сон. Слёз не было — всё внутри сгорело до серого пепла. Оставалась лишь кристально‑чистая, холодная ясность.
— Риелтор говорит, сейчас хорошие цены, — не отставала Света, переходя на деловой тон. — Двушка в центре, с её ремонтом… Мы можем собрать приличную сумму, купить дом за городом, как мечтали, новую машину. Игорь, проснись! Это наш шанс!
Он молчал. Его молчание было страшнее её слов. Это была согласие‑западня, заключённая в слабом духе.
Озимая рубиновая чесночка! Европейский сорт. Скидка. О магазине.
— А её вещи… — продолжала Света. — Половину выбросим. Это хлам, никому не нужен. Сервизы, эти глупые книжки… Оставим только антик — если найдётся, позову оценщика.
Я мысленно усмехнулась. Оценщика. Она даже не догадывается, что я успела подготовить всё за неделю до того, как легла. Самые ценные вещи уже давно находятся в надёжном хранилище, как и документы.
— Хорошо, — наконец вырвал Игорь. — Делай, как знаешь. Мне трудно об этом говорить.
— Не говори, дорогой, — пробурчала она. — Я всё сделаю сама, тебе не придётся пачкать руки.
Она подошла к кровати. Я чувствовала её взгляд — оценивающий, холодный, будто бы она смотрит не на живого человека, а на надоедливую преграду, которая скоро исчезнет.
Я едва сжала пальцами гладкий корпус диктофона. Это был лишь старт. Они ещё не знают, что их ждёт.
Они вычеркнули меня из жизни. Напрасно. Старая гвардия не сдаётся. Идёт последний штурм.
Прошла неделя. Неделя капельниц, пресного «пюре» и моего безмолвного театра. Света и Игорь приходили каждый день.
Мой сын садился на стул у двери и уставился в телефон, будто пытался отгородиться от реальности. Он не мог выдержать вида моего неподвижного тела. Или своей преданности.
Света, напротив, чувствовала себя в палате как дома. Громко болтала по телефону с подругами, обсуждая будущий дом. — Три спальни, большая гостиная, участок, представляешь? Оформлю ландшафтный дизайн. Что? Теща? Ой, она в больнице, всё плохо. Не выживет.
Каждое её слово фиксировалось. Моя коллекция росла.
Сегодня она переступила черту. Притащила ноутбук, уселась у моей кровати и начала показывать Игорю фотографии коттеджей. — Смотри, какой! А этот? Настоящий камин! Игорь, ты меня вообще слышишь?
— Слушаю, — отрезал он, не отводя взгляда от пола. — И это странно… Здесь, рядом с ней…
— Где ещё? — вырвала Света. — Времени ждать нет. Действовать надо. Я уже позвонила нашему риелтору, он завтра привёз первых покупателей. Квартиру покажут в лучшем виде.
Она повернулась ко мне. В её взгляде не было ничего человеческого — лишь холодный расчёт.
— Кстати о вещах. Вчера заехала, начала разбирать шкафы. Столько хлама — жуть. Твои платья старомодные… Всё сложила в мешки, отдам в благотворительность.
Мои платья… Те, в которых я защищала диссертацию. Те, в которых отец Игоря сделал мне предложение. Каждая вещь — осколок воспоминания. Она бросала не просто ткань, а стирала мою жизнь.
Игорь вздрогнул. — Зачем ты трогала? Может, ей бы захотелось…
— Что «захотелось»? — перебила Света. — Она уже ничего не хочет. Игорь, хватит быть ребёнком. Мы строим наше будущее.
Она встала, подошла к моей тумбочке и без церемоний открыла ящик. Пальцы роются в тканевых салфетках и упаковках таблеток. — Документы тут? Паспорт? Для сделки нужны.
И вот всё. Психологическое давление перешло в прямые действия. Она уже не просто обсуждает, а действует. Обворовывает меня живой.
В этот момент в палату заглянула медсестра. — Анна Петровна, время уколов.
Лицо Светы мгновенно изменилось, появилось печальное, заботливое выражение. — Ой, конечно‑конечно. Игорёк, пошли, не будем мешать процедуре. Мамочка, завтра придём, — пробормотала она, гладя мою руку.
Её прикосновение было отталкивающе, словно ползучий червь по коже.
Когда они вышли, я не открывала глаза, пока не стихли шаги медсестры в коридоре. Затем медленно, с огромным усилием, повернула голову. Мышцы болели, но я справилась.
Я достала диктофон, нажала «стоп» и сохранила файл под номером «семь». Потом нашла под подушкой свой старый кнопочный телефон, который тайно достал мой давний друг‑адвокат.
Набрала номер, который знала наизусть.
— Слушаю, — ответил спокойный деловой голос на другом конце.
— Семёну Борисовичу, это я, — голос мой прозвучал хрипло, нелепо. — Запускайте план. Время пришло.
На следующий день ровно в три часа подоспел звонок в дверь. Света открыла её с самой милой улыбкой.
На пороге стояла уважаемая пара с риелтором.
— Заходите, пожалуйста! — щебетала она. — Простите, у нас тут небольшой творческий беспорядок. Понимаете, готовимся к переезду.
Она проводила гостей в гостиную, хвастаясь «прекрасными видами из окон» и «дружелюбными.
Игорь прижался к стене, стараясь быть как можно менее заметным. Его лицо было серым, как пепел.
— Квартира принадлежит моей тёще, — произнесла Света с ноткой грусти. — К сожалению, её состояние тяжёлое, врачам нет надежды.
Мы с мужем решили, что в специализированном учреждении ей будет лучше — под надзором. А эти стены… здесь слишком много воспоминаний для неё.
Она сделала паузу — драматическую, показную. Хотела, чтобы покупатели почувствовали всю глубину ситуации.
В этот момент дверь снова открылась без звонка. Медленно въехала инвалидная коляска. В ней сидела я.
Не в больничной пижаме, а в строгом тёмно‑синем шелковом халате, волосы аккуратно собраны, губы чуть подкрашены. Мой взгляд был спокойный и холодный.
Позади меня стоял Семён Борисович — мой адвокат, высокий, седой, в элегантном костюме. Он тихо захлопнул за собой дверь.
Света застыла. Её улыбка смылась, как бы стертая ластиком.
Игорь прищёлкнул ещё сильнее, глаза метались по комнате в поисках выхода. Покупатели и риелтор растерянно переводили взгляды с меня на Свету.
— Добрый день, — мой голос, хоть и тихий, разрезал молчание чётко и ясно. — Похоже, вы ошиблись адресом. Эта квартира не продаётся.
Я обратилась к растерянной паре.
— Извините за эту неприятную ситуацию. Моя невестка, вероятно, слишком расстроилась из‑за моего состояния и… переборщила.
Света как будто проснулась.
— Мама? Как вы здесь оказались? Вам же нельзя…
— Я могу всё, что считаю нужным, дорогая, — перевела я её взгляд, от которого воздух стал холоднее. — Особенно, когда в моём доме хозяевая сила без разрешения.
Я вынула из кармана телефон и нажала «воспроизвести». Динамок заш
крыл знакомый шип и тихий голос:
«Когда же меня уже не будет?»
Лицо Светы побледнело до цвета простыни. Она открыла рот, но не смогла вымолвить ни звука. Игорь упал на пол и закрыл лицо руками.
— У меня большая коллекция записей, Света, — сказала я спокойно. — О твоих мечтах, о проданных вещах, об оценщике. Думаю, некоторым органам это будет интересно. Особенно за статьёй о мошенничестве.
Семён Борисович шагнул вперёд, держа в руках папку с документами.
— Анна Петровна сегодня утром подписала на моё имя генеральную доверенность, — сухо сообщил он. — И заявление в полицию. Кроме того, я подготовил уведомление о вашем выселении.
На основании морального ущерба и угрозы жизни. У вас есть 24 часа, чтобы собрать вещи и покинуть квартиру.
Он положил документы на столик. Они лёгким, но неизбежным шелестом упали.
Это был конец. Гран… точка, после которой ничего уже не вернуть. Но в тот момент я впервые за недели не почувствовала боли или обиды. Я ощутила силу. Холодную, уверенную, несокрушимую силу того, кому больше нечего терять — и кто пришёл забрать своё.
Риелтор с покупателями исчезли мгновенно, пробормотав извинения. В гостиной остались только мы четверо. Тишина стояла густая, как пыль в старой комнате.
Первой нашла голос Света. Шок сменился яростью.
— Вы не имеете права! — вопила она, тыкая меня пальцем. — Это же квартира Игоря! Он прописан! Он наследник!
— Бывший наследник, — поправил её Семён Борисович, глядя в документы.
— Согласно новому завещанию, составленному и заверенному вчера, всё имущество Анны Петровны передаётся благотворительному фонду поддержки молодых учёных. Ваш муж, к сожалению, в него не входит.
Это был мой финальный выстрел. Я увидела, как в её глазовах погас последний огонёк надежды. Она посмотрела на Игоря с такой ненавистью, будто он виноват во всём.
Игорь, мой сын, наконец оторвался от стены. Сделал шаг ко мне. Его лицо было мокрым от слёз, жалким.
— Мамочка… прости. Я не хотел. Это она… она заставила меня.
Я смотрела на него, на этого сорокалетнего мужчину, прядущегося за спиной жены, как в тени собственного выбора.
Любовь, безграничная материнская любовь, умерла в больничной палате под шёпот его жены. Оставилось лишь горькое разочарование.
— Никто тебя не заставлял молчать, Игорь, — ответила я. Я не крикнула. Голос мой был ровным, почти безразличным. — Ты сделал свой выбор. Живи с ним.
— Но куда же нам дальше? — вмешалась Света, голос её дрожал от страха и злости. — На улицу?
— У вас была аренда до того, как вы решили, что моя квартира скоро освободится, — напомнила я. — Вы можете вернуться туда. Или куда угодно. Это уже не моя забота.
Света бросилась к вещам, нервно швыряя их в сумку, бормоча проклятья. Игорь стоял в центре комнаты, потерянный.
Он снова посмотрел на меня.
— Мама, пожалуйста. Я всё понял. Я изменюсь.
— Меняться никогда не поздно, — согласилась я. — Но не здесь. И не со мной. Двери моей квартиры закрыты для вас навсегда.
Он опустил голову. Понял — это конец. Не спектакль, не наказание, а окончательное решение.
Через час они ушли. Я услышала, как захлопнулись двери. Семён Борисович подошёл ко мне.
— Анна Петровна, вы уверены в благотворительном фонде? Мы можем всё вернуть.
Я покачала головой.
— Нет. Пусть будет так. Я хочу, чтобы моя жизнь, то, что от неё осталось, принесло пользу, а не стало причиной вражды.
Он кивнул и попрощался. Я осталась одна в своей квартире. Медленно провела рукой по подлокотнику кресла, по корешкам книг. Здесь ничего не изменилось.
Изменилась я. Я больше не была лишь матерью, прощающей всё. Я стала человеком, который сам ставит границы своей вселенной. И в этой новой вселенной не было места тем, кто когда‑то прошептал: «Когда же меня уже не будет?».
