Для них я был стыдом, сын с загорелой кожей и грубыми руками, напоминающий им прииск, из которого они так усердно пытались выбраться. Мой брат Иван был солнцем дома: светлая кожа, прямые волосы, улыбка, которой, по словам нашей матери Ольги, «можно открыть любую дверь». Я же был лишь тенью, упорным напоминанием о наших скромных корнях.
Мы росли в одном доме, но в разных мирах. Пока Ивана отправляли на занятия английским и информатикой в Москве, мне приходилось оставаться в селе, помогая отцу в небольшом огороде, откуда брались наш хлеб и каша. «Ты для полей, Максим, крепок как вол», — говорил отец, будто хвалил, но в его голосе звучала приговор. Я не был умён, не был утончён, я был лишь сила, два лишних плеча.
Мать Ольга была ещё жестче. Когда я возвращался с поля, одежда в пятнах земли, пот стёк по лбу, она морщищала: «Смотри на себя, весь в грязи. Ты будто пахарь, а не сын хозяина». Она шептала, чтобы я слышал каждое слово. «Иди помойся, не испачкай пол, который Иван только что вымыл». Иван никогда не мыл пол. Он читал книги на диване, пока я стоял под холодным потокам воды, смывая землю и унижение.
Единственный, кто смотрел мне в глаза, был дядя Сергей, брат отца. Он был чёрной овцой семьи, столяром, которого мать отказывалась «продвигать». Однажды, когда я чинил забор под палящим солнцем, дядя присел рядом.
— Знаешь, почему мать предпочитает твоего брата? — спросил он без обиняков.
Я покачал головой, горло сжалось.
— Потому что он похож на того мужчину, с которым она мечтала выйти замуж. А ты… ты напоминаешь нас, тех, кто пахнет трудом, а не дорогим парфюмом. Но не плачь, племянник. Ценность человека не в дипломах, а в том, что он созидает своими руками. — И сжали мы ладони, покрытые мозолями, как мои.
Последний разлом произошёл в день моего восемнадцатилетия. Родители посадили нас за большой дубовый стол. Иван только что получил место в частном университете в Москве. Ольга плакала от гордости.
— Иван — будущее нашей семьи, — сказал отец, не глядя на меня. — Он думает, а не только потеет. Поэтому земли перейдут на его имя, чтобы, закончив учёбу, у него был капитал для собственного дела.
Мне казалось, будто земля под ногами разверзлась. Те поля, где я с детства пахал, единственное место, где мой пот имел цену, отняли, чтобы подложить мечту брату.
— А я? — спросил я, голосом, как шёпот ветра.
Мать бросила на меня самый холодный взгляд, какой я когда‑либо видел. — У тебя уже есть ремеску. Всегда найдётся кто‑то, кто нуждается в сильном пахаре. Не будь неблагодарным, это ради семьи.
Этой ночью я не спал. До рассвета упаковал пару рубашек в сумку и отправился к дяде Сергею. Не попрощался — зачем? Для них я уже давно ушёл. Дядя принял меня без вопросов, предоставил крышу, тарелку супа и место в своей мастерской.
— Здесь всё начинается снизу, подметая стружку, — сказал он. И я подметал. Подметал со злобой, с болью, пока руки не кровоточили. Я учился ремеслу, благородству древесины, точности чистого реза. С годами мастерская выросла. Я стал не просто учеником, а партнёром. Мы основали небольшую строительную фирму. Сначала ремонт квартир, потом небольшие дома, потом крупные жилые комплексы. Дядя был сердцем, я — мотором.
Тем временем новости о семье доносились как далёкие эхо. Иван закончил с отличием, но его «было дело» никогда не взлетело. Он потратил деньги от продажи части земли на роскошный автомобиль и путешествия. Остальную часть заложил, вложив в мошеннический проект. Жил он в позолотах, но в долгах до пояса. Родители, старые и измождённые, поддерживали его фальшивую удачу, продавая образ «успешного сына», который лишь переживал плохой период.
Дядя Сергей умер два года назад, оставив всё, но не без последней просьбы: никогда не забывать, откуда пришёл. Его уход оставил пустоту, но и состояние, созданное моими руками.
Месяц назад позвонил отец. Его голос, когда‑то властный, дрожал и ломался. Банк собирался арестовать оставшийся дом и землю. Иван сбежал, оставив непогашенный долг.
— Максим, сын… — застопорился он. — Нам нужна помощь. Ты наша последняя надежда.
Вчера мы снова собрались за старым обеденным столом, тем же, где меня судили. Мать не отводила взгляда от изношенной скатерти. Отец выглядел, будто ему сто лет. Ивана нет. Трус.
— Мы не имеем права просить тебя, — прошептала мать, слёзы скатывались по морщинистым щекам. — Я была плохой мамой, гордость ослепила меня. Но это твой дом, Максим. Земля твоего деда.
Я посмотрел в её глаза, впервые увидев не презрительную женщину, а поражённую побеждённую. Вспомнил её холодные слова, отравление одиночества детства. Встал, подошёл к окну и посмотрел на землю, когда‑то ставшую моим миром.
— Я выкуплю долг, — сказал я. Комната наполнилась вздохом облегчения. Мать всхлипывала: «Спасибо, сын, спасибо».
Я обернулся, чтобы встретить их взгляды. Голос мой стал твёрдым, без дрожи.
— Я выкуплю долг и возьму всё в собственность. Но не ошибайтесь. Эта земля не для вашего спасения. Она будет служить памяти единственного человека, который увидел во мне сына, а не вьючного вола.
Я купил землю, которую отняли, не ради возвращения домой, а чтобы они больше никогда не нашли оного. Сон закончился, но запахи полей и стружка всё ещё крутились в моих снах.
