Помню, как в далёкой деревушке у Костромской земли мой отец, Пётр Иванович, отдал меня в жёны нищему, лишь потому что я родилась слепой. Всё, что последовало, оставило всех с открытым ртом.
Агафья никогда не видела мир, но ощущала его тяжесть каждым вдохом. Рожденная без глаз в семье, где внешность ценится, как зеница ока, я часто чувствовала себя чужой деталью в мозаике, где всё должно складываться безупречно. Две мои сестры, Варвара и Мария, восхищали всех своей светлой красотой и изящными манерами. Гости замирали от блеска их глаз и грации, а я оставалась в тени, едва замеченной.
Только мать, Марфа Петровна, дарила мне теплоту. Когда же ей исполнилось лишь пять лет, и она умерла, в доме наступила холодная тишина. Отец, прежде нежный и говорливый, стал отстранённым, почти бездушным. Он перестал звать меня по имени, лишь отрывочно, как будто произносить его вдруг стало тяжким бременем.
Я не сидела за семейным столом. В маленькой комнате за огородом училась ориентироваться на ощупь и звук. Брайль‑книги стали моим спасительным островом. Часами я скользила пальцами по выпуклым буквам, впитывая истории, уходящие далеко за пределы моего невидимого мира. Воображение превратилось в самого верного спутника.
В день, когда мне исполнилось двадцать один год, вместо торжества отец вошёл в мою комнату, сжимая в руках складчённый кусок ткани, и сухим голосом сказал: «Ты завтра выходишь замуж».
Я застыла. «С кем?», — спросила я почти шепотом.
« С тем, кто спит у церкви нашей деревни», — ответил он. — «Ты слепа, он беден. Это дар».
Я не могла возразить. На следующее утро, в спешной и безрадостной церемонии, я была выдана замуж. Отец просто толкнулой рукой передал меня новому мужу, лишь произнеся: «Она теперь твоя».
Мой супруг, Алексей, повёл меня к скромной повозке. Мы молчали, пока не прибыли к маленькой избе у реки, далеко от суеты села.
«Нехитро, но надёжно», — сказал Алексей, помогая мне спуститься. — «Здесь к тебе будут относиться с уважением».
Изба, построенная из дерева и камня, была проста, но казалась теплее любой комнаты, в которой я когда‑либо бывала. В первую ночь Алексей дал мне чай, принёс одеяло и лёг спать у двери. Ни разу не повысил голос, ни не упрёк. Сев рядом, он спросил: «Какие сказки тебе нравятся?».
Никто никогда не задавал мне такой вопрос. — «Какая еда тебя радует? Какие звуки вызывают улыбку?», — продолжал он.
С каждым днём я чувствовала, как жизнь вновь вбегает в меня. По утрам Алексей водил меня к берегу, описывая восход солнца живыми красками. «Небо краснеет, будто тайна только что вышла наружу», — говорил он однажды.
Он рисовал для меня пение птиц, шелест листьев, аромат полевых цветов, что расцветали вокруг. И главное, он слушал. Действительно слушал. В той крохотной хижине, где простота была царством, я обнаружила радость, которой раньше не знала.
Смех вернулся в мой дом. Сердце, когда‑то закрытое, медленно раскрывало свои двери. Алексей напевал любимые мелодии, рассказывал о дальних землях, или просто сидел молча, держась за мою руку.
Однажды, сидя под старым дубом, я спросила: «Алексе́й, ты был ведь бедняком?».
Он помолчал, затем тихо ответил: «Нет, но выбрал такую жизнь по одной причине».
Слов ничего не сказал, и я не стала настаивать. Любопытство всё же пустило корни в моём уме.
Через несколько недель я смела пошла одна на ярмарку. Алексей терпеливо провёл меня туда шаг за шагом. Пока я уверенно передвигалась, меня прервала знакомая голосом сестра:
— «Агафья, та слепая девчонка, всё ещё играет в кукол с тем нищим?», — прозвучало от Марии.
Я встала прямо.
— «Я счастлива», — ответила я.
Мария фыркнула.
— «Он даже не нищий. Ты ничего не понимаешь, да?».
Вернувшись домой, я ждала Алексея. Как только он вошёл, я спросила спокойно, но твёрдо:
— «Кто ты на самом деле?».
Он опустился на колени, взяв мои руки в свои.
— «Не хотел, чтобы ты узнала так, но ты заслуживаешь правду».
Глубоко вдохнув, он признался:
— «Я сын губернатора нашей области».
Я замерла.
— «Что?».
— «Я ушёл от того мира, потому что устал, что каждый видит в меня только титул. Хочу, чтобы меня любили за то, кто я есть. Услышав о девочке‑слепой, отвергнутой всеми, я знал, что должен встретиться с тобой. Я пришёл инкогнито, надеясь, что примешь меня без тяжести богатства».
Я молчала, вспоминая каждое доброе действие, которое он совершил.
— «И теперь?», — спросила я.
— «Теперь ты пойдёшь со мной в столицу. Как моя жена».
На следующий день к нашему дому подъехала карета. Слуги кланялись при проходе. Держа крепко Алексея за руку, я ощутила странный смесь страха и восторга.
В большом особняке собратья и слуги собрались, любопытные. Жена губернатора вышла вперёд. Алексей произнёс:
— «Это моя жена. Она увидела меня, когда никто иной не видел, кто я есть. Она подлиннее любой».
Жена взглянула на меня, потом обняла нежно.
— «Доброе пожаловать, дочь моя».
В последующие недели я училась жизни высшего света. Оформила библиотеку для слепых, пригласила художников и ремесленников с ограничениями представить свои работы. Стала символом силы и доброты, любимой всеми.
Но не везде приветствовали меня. Шептались: «Она слепа. Как может она представлять нас?». Алексей слышал эти прутья.
Во время официального приёма он встал перед собравшимися:
— « Я приму свою роль только если моя жена будет полностью удостоена почёта. Если её отвергнут, я уйду с ней».
Тишина, как в зимний день, наполнила зал. Затем жена губернатора произнесла:
— « С сегодняшнего дня Агафья — часть нашего дома. Приуменьшать её — значит приуменьшать нашу семью».
Тот же миг, как гром, раздались аплодисменты.
В ту же ночь я стояла на балконе нашей спальни, слушая, как ветер уносит музыку сквозь стены усадьбы. Рубежу я жила в молчании, а теперь я стала голосом, которого слышат.
И хотя я не вижу звёзд, я ощущаю их свет в своём сердце — сердце, нашедшее своё место. Я жила в тени, но теперь сияю.
