Односельчанам она лгала о дочери, ибо стыдно было
В узелке, собранном на смерть, лежали письма… от дочери. Галя вынула их и положила покойнице под подушку. Пусть заберет их в могилу, и… свой страшный стыд…
Из ненаписанного. Страшный стыд
Ульяна с молодых лет верила в сны. Так уж сложилось. Бывало, подружки в поле расскажут какой сон, а она подумает… и растолкует, что к чему. Редко ошиблась. А свои сны всегда разгадывала сама. А еще – летала во сне! Бывало, поднимется над избами – и парит! Дух захватывает! Один сон снился ей особенно часто. Белые кони в яблоках, запряженные в сани, а в санях – они с Алексеем вдвоем держат вожжи. Кони разгоняются так, что взмывают в небо! Им с мужем дух перехватывает! Бросают вожжи, пригибаются в санях… летят… Этот сон снился ей не раз, пока Алексей был жив. А когда его не стало, она еще не раз «летала» на конях, а он стоял рядом, только вожжи в руки не брал… Улыбался… Ей так нравился этот ночной «полет», хоть и знала: видеть во сне коней – к болезни, а то и к смерти… Вот «полетает» ночью, а наутро – то давление скачет, то сердце колет…
Той ночью они снова стояли вдвоем в санях. Но никто уже не управлял «полетом». Вожжей и вовсе не было. А кони поднимались все выше, к самым тучам! На облачке сидел ангелок с крылышками и улыбался им. «Любочка! Моя Любочка!» – крикнула во сне Ульяна так громко, что сама себя разбудила…
«Пора… Пора мне собираться», – шептала она себе. Без жалости, без отчаяния…
В доме всегда любила порядок, вот и пол вымыла, и половички вытряхнула. Достала узелок – тот, что давно припасла «на смерть», разложила все, даже записки написала, что куда положить. Без нее никто не разберется. Чужие люди будут шарить… А придет Галя, кто же еще! Она одна теперь к ней заходит, и подруга, и как сестра. Подруг ее уже мало осталось на свете, да и не дойдут – ноги болят. А Галя еще бойкая. Прибежит…
Ульяна взяла школьную тетрадь, ручку и села писать письмо.
«Прости меня, Галя. Ты мне роднее всех. Мы с тобой, как сестры, прожили… Не выноси на люди, прошу тебя, мой страшный стыд. Мне уж, может, и не больно будет, как люди станут пересуживать, но все же прошу… Я много лет лгала людям и тебе, сестра, что дочка у меня заботливая, да не ездит ко мне, болеет… А на деле я и сама не знаю, где она. Думаю, жива, только бросила меня давно. И чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть, я всем врала, и тебе тоже… Не жди мою дочь, не ищи ее… Похорони меня рядом с Алексеем, где место оставила. Избу и все, что в ней, тебе завещаю. Может, твоим детям пригодится. Не смогла я дочь воспитать… Страшный стыд за это чувствую. И пусть он со мной в могилу уйдет… Прошу тебя, сестрица…»
Ульяна хорошенько протопила печь, закрыла заслонку и легла спать…
Галя еще с вечера заметила, что у подруги в окне не светится, да разве могла подумать!
«Не оставила ли покойная какой записки?» – спросил милиционер, приехавший оформлять смерть одинокой женщины.
«Да ничего не было… Ничего… Тяжело ей было от одиночества, вот и все…» – говорила Галя, переминая в кармане смятое предсмертное письмо подруги.
***
Ее Любочка росла красавицей да умницей. Единственной, любимой. Алексей, женатый агроном из колхоза, влюбился в простую колхозницу. По законам тех лет его должны были уволить, исключить из партии, но как-то так вышло, что отделался выговором… и будто забыли. У него с женой детей не было, а тут огородница родила внебрачного ребенка от агронома! Говорили, что у самого председателя колхоза «рыльце в пуху», вот и помог быстро развестись да жениться на Ульяне. «Нечего тут безотцовщину разводить», – стучал кулаком по столу. Бывшая его уехала в город и, слышно, вышла там за городского, а они жили душа в душу, дочку растили, только… недолго и несчастливо.
Те же кони, похожие на тех, что снились, только настоящие, и принесли беду. Алексей поздно вечером возвращался с поля на велосипеде. В темноте на него налетели кони и сбили. Всадник был пьян и не заметил. Если бы кто нашел его вовремя! Ульяна ждала до рассвета, глаз не сомкнув. Нашли утром… уже мертвого. А можно было спасти, если бы кто увидел. Видно, судьба…
Были у Ульяны и ухажеры… Да она на них и не смотрела. Жила только дочкой. А та – мамина радость. Училась на отлично. В художественной самодеятельности не только в селе, аж в районе выступала. И поет, и танцует! Все говорили – талант! Да еще и везучая! С первого раза поступила в самую что ни на есть Московскую академию культуры!
Ульяна души в дочери не чаяла. Все норовила к ней съездить, гостинцев привезти, повидаться. Первый год Любочка радовалась, да и сама домой приезжала по любому поводу. Но со временем отвыкла. Да еще и грубить стала. Раздражительная. Все ей не так. Приезжает Ульяна раз, другой – дочери в общежитии нет. Говорят, какого-то иностранца себе нашла. Из института ее скоро отчислили. Бывшие однокурсницы шептались, будто тот иностранец подсадил Любу на наркоту. Тогда в селах про такую беду и не слыхали. Какой позор для матери! Страшный стыд! Где-то через год после последней встречи написала Любочка матери письмо. Мол, забудь и не ищи меня. У меня своя жизнь!
Бывало, полет Ульяна колхозную свеклу, ряд тянется на километры, а ей бы и подольше, чтоб не разгибаться, чтоб людских глаз не видеть. Только слезы капают прямиком на грядки…
Вот однажды перед Покровом, как свеклу уже убрали, Ульяна осмелилась сказать подругам по звеньевой, что ее Любочка… замуж вышла. На неделе в Москву съездила, а после призналась: «На свадьбе у дочки была! Не говорила, чтоб не сглазить! Мужа Любочка серьезного нашла. Начальник большой. Работа у него – по всему свету ездит. Не
