Прошло всего три недели, как мы похоронили маму, а мой брат уже вызвал оценщика для дома.
Во дворе родительского дома в Волоколамске падали одна за другой антоновские яблоки, глухо ударяясь о землю. Дом, старинная постройка 70-х годов, с двумя комнатами и деревянной верандой, казалось, уменьшился с тех пор, как мы были детьми. Но участок почти в десять соток внезапно стал самой ценной разменной монетой между мной и братом, Игорем.
«Алевтина, давай быть практичными,» сказал он мне по телефону днём ранее. «Ты живёшь в Твери, я в Москве. Никто из нас не может сюда переехать. Зачем держать этот дом пустым? Лучше продадим и поделим деньги.»
Его логика была безупречна, холодна и эффективна таким Игорь был всегда. Продажа казалась рациональным решением. Но как поставить ценник на место, где ты сделал первые шаги, посадил первое дерево, где твои родители прожили целую жизнь?
Я сидела за кухонным столом, покрытым выцветшей клеёнкой с цветочным узором, и листала старый фотоальбом. Отец, ушедший пять лет назад, улыбался из-под густых усов на снимке лета 89-го. Рядом мама держала корзину со сливами и казалась моложе, чем я когда-либо была.
Завибрировал телефон. Это был Игорь.
«Я поговорил с риелтором. Говорит, можем запросить за дом и участок семь миллионов рублей. Хорошая сумма, Алевтина. Подумай, что можно сделать с половиной этих денег.»
«Мне нужно время, Игорь. Это нелегкое решение.»
«О чём раздумывать? Дом стоит пустой, разрушается. Ни у тебя, ни у меня нет времени приезжать, чтобы ухаживать за ним. Это безответственно.»
Он был прав, конечно. Моя жизнь была в Твери с мужем, детьми и работой в офисе. Я приезжала в Волоколамск два-три раза в год, а в последние годы лишь для того, чтобы ухаживать за мамой, когда болезнь приковала её к постели. Игорь бывал ещё реже Москва и его бурная жизнь успешного юриста всегда были в приоритете.
Тем вечером я растопила глиняную печь и начала разбирать мамины вещи. Её скромные платья, аккуратно развешанные в шкафу. Фарфоровый чайный сервиз, который доставали «по особым случаям». Пачка рукописных рецептов, хранившихся в жестяной коробке из-под печенья. Каждая вещь словно дышала её присутствием.
Где-то среди вещей я нашла пожелтевший конверт. Внутри лежали документы на дом и неоконченное письмо, адресованное «Моим детям». Мамин почерк, такой же аккуратный, как она сама, заполнял страницу:
«Дорогие мои, когда вы прочитаете это, меня, наверное, уже не будет. Этот дом был всей жизнью меня и вашего отца. Здесь мы растили вас, здесь смеялись и плакали, здесь состарились. Он никогда не был большим или роскошным, но был полон любви. Знаю, что ваши жизни теперь далеко, и, возможно, этот дом кажется вам лишь обузой. Но прежде чем принять решение, я хочу напомнить вам одно…»
Письмо обрывалось, будто маме не хватило слов или времени его закончить.
На следующее утро Игорь приехал на новой машине и припарковался у калитки. Я смотрела на него с крыльца, осознавая, как чужеродно он здесь выглядел. Его дорогой костюм не сочетался с простотой двора, где мы когда-то бегали босиком.
«Я привёз бумаги для оценщика,» сказал он вместо приветствия.
Я протянула ему вчерашнее письмо, не говоря ни слова. Он прочёл его молча, и выражение его лица слегка изменилось.
«Оно не дописано,» заметил он.
«Да, как и наш разговор о доме.»
Мы вышли во двор, среди осыпавшихся яблок и грядок, которые мама обрабатывала до последнего. Маленький сад за домом, где отец когда-то построил для нас качели, теперь зарос.
«Помнишь, как мы поссорились из-за качелей, упали, и я сломал руку?» спросила я.
Краешек губы дрогнул. «А отец повёз нас в больницу на велосипеде тебя в одной руке, а я бежал сзаду, крича громче тебя.»
Неожиданно мы рассмеялись, вспоминая давно забытые моменты детства. Сюрприз на 50-летие отца, когда торт соскользнул со стола. Первый раз, когда Игорь перебрал с отцовской настойкой. Зимние вечера, когда мы вчетвером грелись у печки.
Только те, кто прошёл через подобное в русских семьях, понимают, какой груз эмоций несёт в себе родительский дом и как мучительна разлука с ним особенно когда братья и сёстры не могут прийти к согласию.
Через несколько часов воспоминаний Игорь встал и огляделся, будто видел дом впервые.
«Давай не будем продавать?» вдруг сказал он.
Я удивлённо посмотрела на него. «Но ты сам говорил, что безответственно его оставлять.»
«Да, если позволить ему разрушаться. А если отремонтируем? Он может стать местом, где наши дети будут проводить каникулы, где мы будем собираться на праздники. Местом, которое останется в семье.»
Его предложение застало меня врасплох. Игорь, всегда такой расчётливый, предлагал оставить дом из сентиментальности?
«Это потребует денег, времени, сил,» заметила я.
«У нас с тобой есть и то, и другое. Может, пора вложиться не только в будущее детей, но и в наши корни.»
В следующие месяцы мы начали ремонт. Сохранили старую печь, деревянную балку, на которой отец отмечал наш рост. Обновили кухню и ванную, провели отопление, переделали чердак под детские комнаты.
На Рождество мы все собрались здесь Игорь с женой и сыном, я с мужем и дочками. Нарядили ёлку во дворе, как в детстве, и испекли куличи по маминому рецепту.
Пока дети играли в снегу, мы с Игорем сидели на крыльце, глядя на знакомый пейзаж.
«Думаешь, мы сделали правильный выбор?» спросил он.
Я посмотрела на кухонное окно, где мелькали силуэты наших семей, и на детей, лепивших снеговика точно там же, где мы тридцать лет назад.
Разве не в этом одна из главных потерь современной России? Родительские дома, когда-то бывшие центром больших семей, собирающих поколения за одним столом, теперь стали просто активами, проданными без мысли об их ценности.
«Думаю, мама закончила бы письмо именно так что настоящее наследство не в цене дома, а в воспоминаниях и связях, которые мы здесь создаём.»
Игорь кивнул и поднял кружку с глинтвейном.
«За родительский дом,» сказал он. «ИМы чокнулись кружками, и в тот самый момент из дома раздался смех наших детей, заполнивший старый двор теплом и жизнью.