Наши тройняшки росли одинаково, пока однажды один из них не начал говорить то, чего не мог знать.

Наших тройняшек растили одинаково, пока однажды один из них не начал говорить вещи, которых не должен был знать.
Когда ребёнок вспоминает то, чего не помнит больше никто, семья вынуждена сомневаться в самой реальности.
Мы шутили, что нам нужны цветные ленточки, чтобы различать наших троих малышей. Сначала это была просто шутка, пока не стало чем-то большим. У каждого мальчика была одна и та же мягкая улыбка, те же крошечные ручки. Так мы их узнавали: Миша с голубой лентой, Сеня с красной, а Алёша с бирюзовой. Их слова часто переплетались, один продолжал там, где остановился другой, будто три голоса принадлежали одному разуму.
Их воспитание ощущалось как будто одна душа разделена на три тела.
Но однажды гармония дала трещину. Алёша начал просыпаться в слезах. Он не боялся снов его сотрясали воспоминания, которых никто из нас не знал.
«Ты помнишь дом с красными ставнями?»
Мы никогда не жили в таком месте.
«Где тётя Клавдия? У неё всегда были мятные конфетки.»
Никто с таким именем не входил в нашу жизнь.
«Папина машина та зелёная, с разбитым багажником?»
Сердце сжалось. У нас никогда не было такой машины.
Сначала мы смеялись, думая, что это просто детская фантазия. Дети выдумывают монстров, королевства и друзей из ничего. Но слова Алёши звучали с пугающей серьёзностью. Он заполнял целые страницы рисунками того загадочного дома: плющ на кирпичах, аккуратные ряды тюльпанов, массивная красная дверь. Миша и Сеня игнорировали это, но Алёша казался прикованным к тому видению, будто оно вцепилось ему в сердце.
Однажды утром мы нашли его копающимся в гараже, поднимающим пыль с коробок.
«Ищу свою варежку.»
«Ты не играешь в хоккей,» прошептала я.
«Играл перед тем как упал.»
Его рука коснулась затылка. Вспышка боли, а не сон.
Мы искали ответы. Доктор Лебедев, их педиатр, направил нас к специалисту по необычным формам памяти. Доктор Анна Соколова приняла его мягко.
«То, что он описывает некоторые назвали бы воспоминаниями прошлой жизни.»
Мы сомневались, но начали искать. История за историей всплывали о детях, говоривших на языках, которых не учили, или помнивших места, где никогда не бывали. Часто упоминалось одно имя: доктор Мария Воронцова.
Во время одного разговора Алёша тихо рассказал о мальчике Вове который жил в Твери и умер молодым из-за падения. Недели спустя документы подтвердили: Владимир Семёнов, семь лет, Тверь, 1991 год. Появилась фотография, и сходство было поразительным.
Мы не делились своим страхом с Алёшей. Вместо этого держали его близко, молча переваривая потрясение и боль. В ту ночь, пока дом спал, мы с мужем лежали без сна, гадая, что это могло значить. Утром Алёша прошептал:
«Думаю, я вспомнил достаточно.»
С этого момента рисунки прекратились. Странные воспоминания исчезли, уступив место играм, смеху и историям, которые может придумать только ребёнок. Месяцы спустя пришло письмо без объяснений внутри фотография дома с красной дверью, подписанная: «Тётя Клавдия». Алёша разглядывал её с лёгкой улыбкой:
«Здесь я оставил свой мячик.»
Сейчас, в пятнадцать лет, Алёша спокоен и задумчив. Он редко говорит о том мальчике, которого когда-то описывал, но мы усвоили нечто важное: некоторые дети приходят с уже написанными историями. Наша задача слушать, любить и принимать то, что нельзя объяснить. Алёша показал нам, что даже самые странные воспоминания могут принести покой.