Он ушёл, как только услышал диагноз нашего сына. А я осталась не смогла оставить ребёнка один на один с бедой.
День тот врезался в память навсегда.
Врач держал снимки, говорил быстро, сыпал медицинскими терминами поражения, нарушения, необратимые изменения. Его слова кололи, как иголки. Я сидела, будто окаменев, не в силах осознать услышанное.
А потом прозвучало, словно удар:
«Речь не появится. Ни сейчас, ни потом. Он никогда не заговорит.»
В кабинете стало холодно, стул неудобным, а белый халат врача безжалостно белым. Мой сын спал у меня на руках, тёплый, живой, безмятежный. Я перестала слышать голос превратился в шум, но эта фраза резала, как нож.
Он никогда не скажет «мама».
Не расскажет, что ему страшно. Не спросит, почему снег белый. Не прокричит от восторга, увидев радугу.
Я не верила.
Ошибка. Должна быть ошибка. Ему всего полтора года может, он просто развивается медленнее? Нужен другой врач, логопед, массажи, терапия
«Мы сделали всё возможное, сказал доктор. Повреждение мозга серьёзное. Речевые центры не работают. Это не исправить.»
Мир поплыл перед глазами. Я прижала сына к себе, будто могла защитить его от правды.
Он спал. Спокойно. Безмятежно.
А во мне клокотал крик.
Беременность была неожиданной, но счастливой.
Сергей радовался. Говорил, что наш сын будет самым умным и сильным. Мы жили скромно, снимали квартиру в Подмосковье, но строили планы: свой дом, садик, школу.
Каждый вечер он клал руку мне на живот и шептал:
«Слышишь? Это наш малыш. Он будет лучше нас.»
Я смеялась, прижимаясь к нему. Мы выбирали имя, мечтали о детской, о первых шагах, о словах.
Беременность далась тяжело: токсикоз, слабость, бессонница. Но я терпела ради него.
Когда начались ранние роды, я испугалась. Но Сергей был рядом: держал за руку в родзале, ночевал в больнице, покупал лекарства.
Сын родился слабым, с кислородной маской, в кувезе. Я не отходила от него ни на минуту.
Домой вернулись с надеждой: теперь всё наладится.
Но месяцы шли а он молчал.
Не гулил. Не лепетал. Не отзывался на имя.
Врачи успокаивали:
«Подождите, все дети развиваются по-разному.»
Год ни звука.
Полтора ни жеста, ни взгляда, ни попытки обнять.
Я искала ответы в книгах, на форумах, пробовала методики, массажи, логопедию. Иногда думала: «Вот сейчас он поймёт! Заговорит!» но тишина оставалась.
А потом приговор.
Сергей замкнулся.
Сначала кричал на врачей, на судьбу, на меня.
Потом просто молчал.
Работал допоздна. Позже перестал приходить ночевать.
А однажды
Не вернулся.
И сказал:
«Я не могу. Это слишком больно. Я не хочу видеть его страдания.»
Я сидела, держа сына, и молчала.
«Прости, прошептал он. Я ухожу.»
Он ушёл к женщине, у которой здоровый ребёнок. К ребёнку, который смеётся, бегает, зовёт «папа».
А я осталась одна.
С моим мальчиком. С моей болью. С моей любовью.
Я не имею права сломаться.
Нет дня без борьбы. Нет ночи без слёз.
Мой сын не говорит. Не может есть сам, одеться, попросить воды.
Когда он плачет это не каприз, а крик, который он не умеет издать.
Ночью он почти не спит. Я тоже. Днём занятия, массажи, терапия.
Я веду дневник: лекарства, расписание, реакции.
Работаю по ночам.
Удалёнка, подработки лишь бы хватило на жизнь.
Живём на пособия.
На надежду. На любовь.
Я уже не жена. Не женщина. Я его мать. Его голос. Его мир.
Однажды в магазине сын испугался громкого звука и закричал. Люди смотрели, как на диковинку. Женщина буркнула мужу:
«Ну и зачем таких рожают»
Я выбежала, бросив продукты, руки тряслись, слёзы душили.
В поликлинике врач, даже не глядя, бросила:
«Вы всё ещё надеетесь? Это иллюзии. Нужно смириться.»
Как смириться, если сердце разрывается каждый день?
Он не говорит, но чувствует.
Смеётся, когда слышит музыку. Обнимает, если видит, что мне плохо.
Однажды я плакала в углу, а он подошёл и положил ладошку мне на щёку. Без слов. Но я услышала.
Сквозь тишину.
В тот день мы шли в реабилитационный центр. На остановке он испугался криков школьников и зарыдал. Я присела, пытаясь успокоить, сама еле сдерживала слёзы.
«Вам помочь?» раздался мягкий голос.
Передо мной стояла женщина. Спокойная. Тёплая. Словно знала мою боль.
Её звали Надежда.
У неё тоже был особый ребёнок. Уже взрослый.
Он не говорил, но общался жестами, карточками, планшетом.
«Сначала было невыносимо, сказала она. Потом я поняла: норма это то, что мы создаём сами.»
Я слушала и впервые за долгое время почувствовала я не одна.
Мы стали встречаться. Гулять, делиться опытом. Надежда научила меня альтернативному общению. Но главное она дала мне понять: я не слабая.
«Ты идёшь сквозь боль, сказала она. Это и есть сила.»
Через полгода я создала группу для таких же мам.
Мы поддерживали друг друга.
Одна написала: «Я хотела сдаться, но прочитала ваш пост и передумала.»
Другая поблагодарила: «Спасибо, что не ищете жалости. Вы просто живёте.»
И тогда я поняла:
Моя боль имеет смысл. Если я могу помочь хоть одной маме значит, мы с сыном живём не зря.
Даже молчание может быть голосом.
Даже тьма светом.
Прошло три года.
Мой сын всё ещё не говорит.
Но он смотрит мне в глаза и я вижу там любовь.
Он улыбается и в этой улыбке целый мир.
Он обнимает меня и мы забываем обо всём.
Он научился говорить руками: «Я тебя люблю» и этих жестов хватает.
Он нажимает кнопки на планшете:
«Хочу есть.»
«Пойдём гулять.»
«Мама.»
А недав
Он ушёл, когда узнал о болезни сына. Я осталась — потому что нельзя оставлять ребёнка одного в борьбе с недугом.