Она пришла одна дочь погибшего полицейского, чтобы купить немецкую овчарку. Аукционист уже час бубнил под сводами фермы высоким, монотонным голосом. Коровы. Козы. Пара кур в корзине. Публика еле шевелилась, пока он зачитывал следующую карточку.
«Лот 42. Пёс на пенсии, семь лет, кобель. Знает команды на немецком и жесты. Работал в паре с лейтенантом Анной Соколовой из 12-го участка»
Толпа зашепталась. Несколько человек обернулись.
Имя запомнили. Весь город его помнил.
Соколова была из тех полицейских, что поздравляют с днём рождения и останавливаются помочь поменять колесо под дождём. А потом однажды вечером не вернулась домой. Её напарник пёс отправился на пенсию, неделями сидел в вольере, пока его тихо «не списали». Никто не хотел об этом говорить.
Слишком много пробелов в отчёте.
Слишком много боли.
Сейчас он сидел в тесной клетке. Шерсть потускнела. Уши вздрагивали на каждый оклик, но он не отзывался. Кроме этого раза.
Девушка шагнула вперёд.
И овчарка встала.
Ни лая. Ни рычания.
Просто поднялась.
Как будто услышала команду, которую больше никто не мог разобрать.
В коровнике воцарилась тишина. Где-то заплакал ребёнок. Мужчина неуверенно засмеялся и тут же замолчал.
Девушка остановилась в метре от помоста.
Достала из рюкзака банку.
Рубли. Пятирублёвые. Скомканная десятка. Лента с похорон мамы. И заламинированное фото.
На снимке Анна Соколова и её пёс Барс у патрульной машины, оба улыбались, а собака гордо вытянула морду, будто кивая жетону на ошейнике.
Девушка подняла голову. Голос дрогнул в тишине, но звучал твёрдо.
«Он уже мой».
Аукционист запнулся.
Девочка, прочистил он горло, не думаю, что
Она даже не моргнула.
Он провожал меня в школу. Спал у порога. Он последний, кто видел её живой. Он мой.
Тишина.
Потом сзади раздался голос: Пусть пёс сам решит.
Люди обернулись. Пожилой мужчина, один из бывших коллег Анны. Он вышел вперёд и кивнул аукционисту: Открой клетку.
Послышалось сомнение. Протокол. Ответственность. Но в этот момент правила вдруг показались мелочью.
Дверца распахнулась.
Барс не спешил. Не метался.
Медленно вышел, втянул воздух и направился прямиком к девушке.
Она опустилась на колени, обняла его за мощную шею. Он наклонился к ней, прижался, будто заново принимал свой долг тот, что не хотел терять.
Зал взорвался не аплодисментами, а чем-то более тихим. Чем-то почтительным.
Кто-то плакал. Кто-то отворачивался, смущённый своими слезами.
Даже двое мужчин в костюмах, готовившихся выложить десятки тысяч рублей за верного пса, чтобы сделать из него сторожа, молчали. Один даже сжал кулаки, торопливо вытирая глаза.
Аукционист опустил микрофон.
«Готово», тихо сказал он. «Он едет домой».
Позже полицейские помогли девушке сесть в патрульный УАЗ. Не потому, что ей нужен был транспорт, а потому что Барс отказывался отходить от неё и они не смели их разлучать снова.
Кто-то спросил, что она теперь будет делать.
Она подняла глаза на старшего по званию, а Барс положил голову ей на колени.
«Научу его быть моим», ответила она.
«Он уже твой», прошептал водитель.
Когда они уходили с ярмарки, солнце клонилось к закату, растягивая тени на гравии. Начиналась новая глава.
Не просто исцеление.
Возвращение.
Потому что некоторые связи не рвутся, когда форму убирают в шкаф.
А некоторые привязанности особенно те, что между девушкой и последней живой частью её мамы не забываются никогда.
Дочь погибшего полицейского отправилась одна на аукцион немецких овчарок – и вот шокирующая причина…