Было то хмурое утро, когда мороз сковывал землю, а серое небо нависало над Москвой, словно тяжёлое одеяло. Прасковья, служанка в доме купца Громова, только что вытерла пыль с дубового крыльца. Руки её закоченели от холода, передник испачкан, но в груди горело тепло.
Наклонившись поправить половик, она заметила у калитки худенькую фигурку.
Мальчонка. Босой, дрожащий, в рваной одежде. Его впалые глаза жадно смотрели на дверь особняка.
Прасковья подошла ближе:
Ты как тут оказался, родной?
Ответа не последовало. Взгляд её скользнул к миске с гречневой кашей и тушёной картошкой, оставленной на крыльце.
Барин был в отъезде, возвращался лишь к ночи. Дворецкий уехал по делам. Казалось, никто не заметит.
Она приоткрыла калитку.
Заходи, погрейся, прошептала.
Мальчик робко переступил порог. Грязные ручонки, спутанные волосы Она провела его в кухню, усадила за стол и поставила перед ним дымящуюся миску.
Кушай, ласково сказала она.
Мальчик взглянул на неё, потом на еду. Глаза его заблестели. Он принялся есть так, будто не видел пищи целую вечность. Маленькие пальцы дрожали, щёки быстро запачкались.
Прасковья стояла у печи, сжимая в руке нательный крестик. Ему было не больше шести.
Она не знала, что Пётр Громов вернулся раньше. Дела в городе отменились, и он направился домой. Увидев приоткрытую калитку, нахмурился.
В доме ожидал тишины, но услышал звон ложки о фаянс.
И пошёл на звук.
В кухне он замер: Прасковья, бледная, у стены. За столом оборванец, жадно уплетающий еду из хозяйского сервиза.
Прасковья прошептала:
Батюшка я могу объяснить
Но Пётр поднял руку.
Не проронил ни слова.
Он смотрел. На мальчика. На его грязные пальцы, сжимавшие ложку. На счастье в его глазах.
И что-то в Петре Громове перевернулось.
Как звать-то тебя, паренёк? тихо спросил он.
Ваня, прошептал мальчик.
Когда в последний раз ел досыта?
Ваня пожал плечами:
Не помню, барин.
Доедай, сказал Пётр. И вышел.
Прасковья ждала крика, расчёта. Но к вечеру барин велел приготовить комнату для гостя.
Утром он сидел за столом с газетой. Рядом Ваня что-то чертил на салфетке.
Обратимся в приют, сказал Пётр. Но пока останется.
У Прасковьи навернулись слёзы:
Спасибо, батюшка.
Пётр усмехнулся:
Ты дала ему не просто еду, Прасковья. Ты дала ему веру в добро.
С тех пор дом изменился. По коридорам разносились шаги, смех, а порой и звон разбитой посуды. Но никто не сердился, особенно сам Пётр Громов.
Приют не нашёл ни документов, ни родни. Просто мальчик, один, на улице. Прасковья умоляла оставить его хоть ненадолго. Но решающим было слово Петра:
Он остаётся. Теперь он не сирота. Он семья.
Ваня впервые услышал это слово «семья». И глаза его засветились.
Сначала было нелегко. Ва
Горничная рисковала работой, накормив бездомного мальчика горячим обедом из ресторана отеля.