Ночь, сгущавшаяся над Москвой, будто чувствовала беду. Тяжёлые тучи ползли по небу, словно несли груз несбывшихся надежд и сломанных судеб. Машина скользила по мокрому асфальту, как призрак, оставляя за собой след фар и тишину, пропитанную тревогой. Дмитрий сидел за рулём, сжимая его так, будто от этого зависела его жизнь. Каждая кочка отдавалась в спине не физической болью, а ударом судьбы, напоминающей: лёгкого пути не будет.
В машине стояла тишина, прерываемая только неровным дыханием Алисы. Она откинулась на сиденье, будто пытаясь убежать от боли, страха и самой себя. Рука её лежала на животе огромном, словно там не ребёнок, а целый мир, который вот-вот рухнет. В её глазах, устремлённых в серое, мёртвое небо за окном, не было света. Только тоска. Глубокая, всепоглощающая, как зимний ветер, пронизывающий до костей.
«Дима» её голос был тоньше паутины, слабее шепота осенних листьев. «Послушай меня. Пожалуйста.»
Он кивнул, не отрывая глаз от дороги, но всё его существо каждая клетка, каждый нерв было настороже. Он чувствовал: сейчас прозвучит не просьба, а приговор.
«Обещай мне» она сглотнула, будто пытаясь проглотить не только слюну, но и страх. «Если что-то пойдёт не так не вини её. Нашу девочку. Она ни в чём не виновата. Она просто родилась. Просто пришла в этот мир. А ты ты должен любить её. За меня. За нас обоих.»
Дмитрий стиснул зубы. Суставы на его руках побелели, будто он держался за последнюю соломинку в бушующем море. Он хотел крикнуть, что всё будет хорошо, что она выживет, что они будут вместе он, Алиса и их дочь в доме, который строил для них, с детской, куклами и мечтами. Но слова врача, сказанные полгода назад, вонзались в память, как нож: «Беременность с вашим диагнозом это русская рулетка с пятью пулями. Шанс один из шести. И это не шутка. Это смерть.» Он помнил, как дрожали руки Алисы, когда она услышала диагноз. Как она смотрела на него не с отчаянием, а с мольбой. «Я хочу этого, Дима. Хочу быть матерью. Хочу, чтобы наша любовь осталась в этом мире. Хочу, чтобы после нас что-то осталось.» Он не мог сказать «нет». Не потому что был слаб. А потому что любил. Безгранично. Безоговорочно. И верил не в медицину, не в шансы, а в неё. В её силу, в её свет, в её веру, что любовь сильнее смерти.
«Алиса, прошептал он, и голос его дрожал, мы вернёмся домой. Втроём. Клянусь. Я тебя не отпущу. Ни за что.»
Он говорил храбро, но внутри всё трещало по швам. Каждое слово было попыткой залатать дыры в душе, которые росли с каждой минутой.
Когда они приехали в больницу, дождь хлестал по стёклам, словно небо плакало за них. Он помог ей выйти, поддерживая под руку, чувствуя её дрожь не от холода, а от предчувствия. Она обернулась, прижала лоб к его груди и прошептала:
«Я люблю тебя, Дима. Больше жизни. Больше всего на свете. Я верю в тебя. Ты справишься. Ты сильнее, чем думаешь.»
Это объятие длилось всего несколько секунд, но врезалось в память, как последний свет перед вечной тьмой. Потом её увезли на каталке, а он остался стоять под дождём, промокший не от воды, а от ледяного одиночества.
Через полчаса появился врач пожилой мужчина с каменным лицом и глазами, в которых давно не осталось ничего, кроме усталости.
«Ситуация критическая, сказал он без предисловий, без жалости. У вашей жены почти полностью отказала свёртываемость крови. Мы боремся, но шансы малы. Очень малы. Остаётся только верить. Хотя, честно говоря, в нашей профессии чудес не бывает.»
Дмитрий опустился на ступеньки у входа в роддом, словно ноги отказали. Холод камня проникал сквозь брюки, но он ничего не чувствовал. Время замедлилось, стало тягучим, как смола. Он вскакивал, ходил взад-вперёд, сжимал кулаки, бился головой о стену мысленно, молился не Богу, которого не знал, а всему, что могло его услышать: звёздам, судьбе, самой вселенной. «Верни её. Возьми меня вместо неё, просто верни её.» Он был готов отдать всё деньги, бизнес, жизнь лишь бы она осталась жива.
И тут, словно из ниоткуда, появилась Ольга. Она знала Алису со времён университета, была её подругой, работала медсестрой в детском отделении. У неё были короткие тёмные волосы, усталые глаза и запах хлорки, смешанный с тревогой. Она села рядом, не спрашивая, но зная.
«Как она?»
Он только покачал головой. Его лицо было маской боли.
«Очень плохо, прошептал он.
Ольга вздохнула не с жалостью, а с раздражением и неожиданно сказала:
«Эгоистка. Она знала, на что идёт. Знала, что может уйти. А ты? Твои родители? Вы что, просто пешки в её игре?»
Дмитрий резко повернулся. В его глазах вспыхнуло что-то первобытное ярость, боль, неверие. Как она смеет? Как она может так говорить об Алисе о женщине, ради которой он готов был горы свернуть? Но горе оглушило его. Он не нашёл слов. Решил, что это просто усталость, цинизм, который развивается у врачей, чтобы выжить.
«Пойдём отсюда, сказала Ольга, взяла его за руку. Сидеть здесь медленно сходить с ума. Пойдём. Выпьем. Переждём.»
Он пошёл за ней, как слепой, как марионетка. Они купили дешёвый коньяк в киоске у больницы, сели на скамейку в сквере, где ветер шелестел листьями и целлофановыми пакетами. Ольга налила коньяк в пластиковые стаканчики. Он пил жадно, не чувствуя вкуса, только жжение в горле, на секунду заглушающее боль. Она говорила о пустяках о детях в отделении, о коллегах, о погоде. Её голос был ровным, как лекарство. И он цеплялся за этот голос, как за спаситель
