Я пришёл в квартиру, где жили Аграфена и её матьмуж Пётр. В этот день к ним заглянула жена Петра, Валентина Григорьевна, приехавшая на три дня с пирогом. Обычное утро уже пахло чужим ужином и котом, пробирающимся из соседней квартиры.
Дверь открылa Аграфена не сразу: держала в руке ключи, будто не распознавала звонок. Пальто ещё мокрое, зонт в каплях, а на пакете с молоком рваная ручка. В коридоре стояла Валентина вязаный шарф, лакированные туфли, чемоданкарусель, пакет с горячим напитком. Голос её звучал, как у актрис старого советского кино: бодрый, но с ноткой драмы.
Свет мой яркий! воскликнула она, протягивая пирог с вишней. Павел любит. Я уже почти уехала, но вернулась за кодом, спросила дворника, нашла вас.
Аграфена кивнула, будто слыша шёпот за своим плечом, хотя в квартире стояла гнетущая тишина.
А где Павел? спросила Валентина, оглядываясь. В прихожей висел лишь один пустой крючок, ни куртки, ни ботинок, ни запаха его мужского. Позже пришлём, будем ужинать, я принесу плов. Пётр, папа Павла, тоже придёт, а Саша, наверное, ещё в детском саду.
Аграфена улыбнулась коротко, будто когото потянуло за ниточку.
У него совещание затянулось, ответила она.
Валентина замолчала, глаза бегали по комнате: на полке одна чашка, в ванной половина флакона шампуня, на холодильнике детские рисунки, а фотографии Павла исчезли.
На кухню она поставила пирог, раскрыла контейнер с пловом и, взяв Аграфену за руку, сказала:
Не переживай. Всё будет. Сядем, поедим, папа придёт, посмеёмся. Он добрый человек.
Аграфена кивнула, села, но еда так и не дошла до её рта. Чайник закипел громко, будто ругался.
Позже они пошли за Сашей. Валентина несла варежки и термос с компотом, Аграфена шла молча, держась за рукав. В лифте они столкнулись с соседкой Ольгой, которая, не стесняясь, бросила:
Аграфена, твой бывший опять с той «крашеной» в магазине? С коляской? И с ребёнком не возится совсем?
Валентина сжала губы, не глядя ни на Аграфену, ни на Ольгу.
Лена выдохнула Аграфена.
Правду говорю, всё знают, отозвалась Ольга.
Вечером Валентина вытащила одеяло из шкафа, разложила его на диване, задержалась, держась за подушку, и, почти шепотом, спросила:
Он ушёл? Где мой сын? Что случилось?
Аграфена стояла в дверях кухни, спина пряма, руки на чайнике.
Три месяца назад. Сказал, что идёт на встречу, и не вернулся, ответила она.
К ней? спросила Валентина.
Аграфена лишь молча посмотрела мимо.
Валентина села, положила одеяло рядом, достала еще один маленький пирог в пластиковой форме.
Я испекла его для вас. Он говорил, что у вас всё хорошо Что хотите летом на море Он
Голос её задохнулся, как будто лестницу поднималась долго. Аграфена подошла, но лишь поставила чай рядом, не прикасаясь.
В квартире стало тихо, за окном гудел старый трамвай. Аграфена стояла у окна, Валентина сидела, не шевелясь. Каждая была погружена в свою тишину.
Дверь хлопнула Пётр всегда захлопывал её со всей силой, как бы напоминая о себе. Он вошёл в куртке с меховым воротником, с пакетом мандаринов и газетой под мышкой.
Добрый вечер, красавицы! воскликнул он, разуваясь и вешая куртку. Мандарины абхазские, сладкие, как в детстве.
Он прошёл на кухню, где царила тишина, а три взгляда встретились: усталый взгляд Аграфены, тревожный Валентины и радостный ребёнка. Саша, услышав голос деда, бросил печенье и бросился к нему, схватившись за штанины, как за дерево, и сияя глазами.
Что молчите? спросил Пётр. Я невовремя?
Павел начала Валентина, но её голос оборвался. Она посмотрела на Аграфену, будто ищет разрешения.
Павел ушёл, сказала Аграфена спокойно, будто повторяла это сто раз. Три месяца назад.
Пакет с мандаринами мягко хлопнул по столу, газета последовала за ним. Пётр сел, смотрел в окно, будто ищет объяснение.
Вы что тут натворили? вдруг сказал он громко. Ты его довела, Аграфена. Давила, как гвоздь в дерево. Я его по голосу не узнавал он шёл домой, как на каторгу!
Валентина тихо вмешалась:
Пётр
Что? Всё скрыто, а теперь здравствуйте! Ты его просто махнул рукой. Испортила.
Аграфена не отвечала, лишь взяла чашку и отнесла к раковине, но осталась в комнате, стоя спиной, будто решая, уходить или оставаться.
Валентина побледнела, подошла к Петру, сжала ему плечо, но реакция была медленной.
Он говорил, что всё хорошо. Саша здоров, ты молодец, планируете отдых. Ты понимаешь, что он врал? её голос дрожал. Мне, маме.
Пётр поднял глаза, не зная, что сказать.
Я я думал запнулся он. Он же не ребёнок. Сам решает. Может, у него ктото
У него уже ктото, вмешалась Аграфена, не оборачиваясь. Он живёт с ней, той самой с работы, с которой переписывался в ванной.
Пётр встал, вышел на балкон, зажёг сигарету в сумерках, как маяк. Он почти не курил при внуке, но сейчас сделал это.
Я позвоню ему, сказала Аграфена. Пусть сам объяснит.
Валентина лишь закрыла глаза. На экране телефона высветилось имя «Павел». Звонок, гудки, затем голос, усталый:
Да?
Приди. Сейчас. Папа с мамой тут, Саша. Нужно поговорить.
Пауза, затем короткое «Хорошо» и снова гудки.
Аграфена посмотрела в окно: за стеклом ктото чистил дорожки от снега, белая ночь, тишина.
Через двадцать минут замок щёлкнул, и Павел вошёл, как в чужую квартиру, в том же пуховике, из которого Аграфена однажды доставала жвачки и чеки. Волосы слегка растрёпаны, запах чужих духов едва уловим. Он замер у порога.
Всем привет произнёс он глухо.
Саша подбежал, но замер на полушаге. Павел неловко присел, притянул сына к себе.
Привет, дружок. Как ты?
Ты с нами не живёшь, сказал Саша без упрёка, как факт.
Павел прижал его к себе, но не поднял глаза.
В кухне вновь воцарилось молчание. Пётр вышел с балкона, запах дыма следовал за ним. Валентина смотрела на сына, будто видела его впервые.
Ты мне говорил начала она. Что всё хорошо, что Аграфена молодец, что Саша счастлив. Ты лгал мне, Паша?
Я не хотел вас расстраивать, ответил он.
А её? кивнула Валентина, глядя на Аграфену. Ты её не хотел расстраивать? Или просто исчезнуть?
Пётр тихо прошептал:
Что ж ты мать свою подставил?
Павел сел, положил руки на стол, будто сдавался.
Я не обязан никому. Ни вам, ни ей. Ушел, потому что не хотел врать. С Аграфеной больше не мог, и с вами тоже.
Ушёл, потому что было слабее остаться и говорить, как мужчина, бросила Валентина. Ты предал не только её, но и нас, себя.
Аграфена сидела в углу, молча, будто уже всё знала.
Валентина подошла к сыну, прикоснулась к плечу, ладонь дрожала.
Ты был лучше, Паша. Я тебя помню другим.
Он лишь закрыл глаза.
Саша выглянул в кухню, не побежал, а стоял в дверях и смотрел.
Павел встал, отступил на шаг, лицо стало твёрдым, как маска. Он резко развернулся и вышел, хлопнув дверь не громко, но отчётливо, словно точка в конце главы.
Наступило утро. За окном промозглый свет и свежий снег на подоконнике. Пётр опять читал газету, Саша ел кашу, Валентина чтото перекладывала, а Аграфена стояла у окна.
Я могу собрать технику, которую вы мне подарили: микроволновку, мультиварку, чайник. Заберите, если хотите. Я всё равно планирую ремонт, перемены не помешают. Просто кажется правильным всё расчистить, произнесла она.
Валентина резко обернулась:
Ты с ума сошла? Утро только началось, а ты уже про имущество. Нам нечего делить, мы не крахоборы. Нам нужно извиниться, а не технику забирать.
Саша в этот момент сидел в комнате, играл машинками на ковре, потом выглянул:
Бабушка, а папа придёт?
Валентина глубоко вдохнула, опустилась рядом, погладила его по голове.
Придёт, Сашенька, но чуть позже. Хочешь сейчас мультик?
Саша кивнул.
Аграфена стояла у дверного косяка, без слёз и злости, лишь ощущение глухой пустоты, как после долгого шума, когда звуки уходят, а в ушах лишь тишина. Она поставила чайник, и он зашумел, как фон их молчания. Впереди обычный день, но с ощущением нового начала.
В ванной пахло мылом и сухим воздухом. Валентина мыла раковину, будто медитировала. Аграфена вошла за полотенцем, но замерла.
Оставь, сказала Валентина, не оборачиваясь. Я сама.
Аграфена взяла полотенце, положила рядом и постояла.
Я не злилась на вас, наконец сказала она. Я просто устала объяснять, что не виновата одна.
Валентина оперлась на край раковины, покачала головой.
Я же злилась на себя. На то, что не видела. Я думала, у вас всё: любовь, семья, счастье. Я так всем рассказывала.
Аграфена кивнула. Две женщины, связанные сыном, домом и прошлым, стояли в тесной ванной.
Прости, сказала Валентина. За всё. Я думала, ты не удержала. А теперь вижу, что ты держалась за всех нас, даже когда не надо было.
Аграфена села на край ванны, тихо:
Я буду держаться только за себя. Больше никого.
С кухни донёсся голос Саши: «Мама, где носки с акулами?» и чтото грохнуло.
И его, добавила Аграфена. Его ещё немного подержу.
Они улыбнулись, не растерянно, а поженски, с присущей им выдержкой.
Позже у двери они долго обнимались. Пётр стоял рядом, неловко переминался с ноги на ногу.
Я тоже был неправ, пробормотал он. Мы, мужчины, не учат говорить. Ни в детстве, ни потом.
Учитесь, сказала Аграфена. Пока есть с кем говорить.
Он кивнул.
Саша выбежал, обулся несовпадающими ботинками и бросился по лестнице.
Мы тебя позовём, сказала Валентина. Или ты нас. Мы теперь семья, куда нам деться.
Аграфена кивнула и обняла их.
Квартира почти пуста: скромная мебель, коробки у стены, на подоконнике лишь кружка. Аграфена поставила в неё ложку, залила кипятком, открыла окно в комнату впустила холодный свежий ветер и чтото новое.
Саша лежал на полу, рисовал зелёным фломастером небо.
Почему не голубым? спросил он.
Потому что весна будет зелёной, ответил он.
Аграфена наблюдала, как он проводит рукой по листу, подошла, поправила ворот, и спросила:
Пойдём потом за хлебом?
Да! И за мандаринами, только с листиками!
Она улыбнулась.
За окном гудел трамвай, ктото смеялся внизу, свет падал на пол. В этом свете было всё: боль, прощение и начало чегото нового.
Аграфена села рядом, просто сидела, без страха, впервые без страха.
