Мужевы приехали в гости на три дня, но их сын давно уже живёт отдельно. Дверь Алёна открыла не сразу: стояла в руке ключи, будто не узнав звонка. Пальто промокло, зонт капал, на пакете с молоком торчала порванная ручка. Вечер подходил к концу, подъезд уже пах ужином соседей и какимито котами.
За дверью Валентина Григорьевна. На ней вязаный шарф, лакированные туфли, чемодан на колёсиках, в руках пакет с горячим блюдом. Голос её, как у актрис старого советского кино: бодрый, с ноткой драмы.
Свет мой! Я к вам на три дня с вишнёвым пирогом, Павлу понравится, сказала она, когда уже стояла в коридоре, а Алёна только выдохнула. Да ты же не предупредила, что код поменяли! Я уже уехала, потом с чемоданом обратно шла, почти не нашла дворника, спросила у него код.
Алёна молчала, кивнула в сторону, будто ктото ещё стоял за её спиной, хотя в квартире было странно тихо.
А Павел? спросила Валентина, переобуваясь, оглянулась: в прихожей свободен один крючок, нет мужской куртки, нет ботинок, нет его запаха, нет его беспорядка. Позже будет, я принесу плов. Пётр, отец Павла, тоже придёт, у него сейчас дела. А Саша? Он ведь в детском саду?
Алёна улыбнулась коротко, будто ктото дернул за ниточку.
У него совещание затянулось.
Аа, ясно работа, работа Валентина замолчала, глаза бегали. На полке одна чашка, в ванной только половина флакона шампуня, на холодильнике детские рисунки, а фотографии Павла исчезли.
На кухне она поставила пирог на стол, раскрыла контейнер с пловом, взяла Алёну за руку.
Не переживай, всё будет. Выдохни. Сядем, поедим. Папа приедет, вы посмеитесь. Он добряк.
Алёна кивнула, села, взяла тарелку, но не ела. Чайник закипел, громко, будто ругался.
Позже они пошли за Сашей. Валентина несло варежки и термос с компотом, Алёна шла молча, сжимая рукав. В лифте, возвращаясь, они столкнулись с соседкой Леной. Та улыбнулась, затем, привычным быстрым тоном:
Алёна, твой бывший опять с той красной в магазине? С коляской? И ребёнком не возится вовсе, да?
Валентина скрепила губы, не глядела ни на Алёну, ни на Лену.
Лена тихо выдохнула Алёна.
Ну а что? Я говорю правду. Все же всё знают.
Вечером, когда Валентина вытащила одеяло из шкафа и аккуратно сложила постель на диване, она вдруг остановилась, долго держала подушку в руках, потом, не глядя:
Он ушёл? Где мой сын? Что случилось?
Алёна стояла в дверях кухни, спина прямая, руки на чайнике.
Три месяца назад сказал, что идёт на встречу и не вернулся.
К ней?
Алёна не ответила, лишь посмотрела мимо.
Валентина села, положила одеяло рядом, на колени поставила сумку, достала маленький пирог в пластиковой форме.
Я испекла его специально для вас. Он говорил, что у вас всё хорошо Что вы хотите на море летом Он же
Она вдруг потеряла дыхание, как будто поднималась по лестнице слишком долго. Алёна подошла, но не коснулась, просто поставила чашку рядом.
В комнате стало тихо. За окном гудел старый троллейбус. Алёна стояла у окна, Валентина сидела, не шевелясь. У каждой своя тишина.
Дверь хлопнула характерным щелчком Пётр всегда захлопывал её с силой, напоминая о себе. Вошёл бодро, в куртке с меховым воротником, с пакетом мандаринов и газетой под мышкой.
Здравствуйте, красавицы! Прибыл с добычей! Мандаринов абхазских, сладких, как в детстве.
Он снял куртку, прошёл к кухне. Там тишина и три взгляда: усталый взгляд Алёны, тревожный взгляд Валентины и радостный детский взгляд Саши, который, услышав голос деда, бросил печенье и бросился к нему, схватившись за штанины.
Что так молчите? Пётр не понял. Я не вовремя?
Павел начала Валентина, но голос прервался. Она посмотрела на Алёну, будто просила разрешения.
Павел ушёл, сказала Алёна спокойно, будто уже сотни раз это повторяла. Три месяца назад.
Пакет с мандаринами мягко шлёпнулся о стол, газета упала рядом. Пётр сел, молчал, долго смотрел в окно, будто искал объяснение.
Что вы тут натворили? вдруг громко спросил он. Ты же его довела, Алёна. Давила, как гвоздь в дерево. Я его не узнавал, как будто он шёл домой к каторге!
Пётр, тихо произнесла Валентина.
Что, Пётр? Всё скрыто, а теперь здравствуйте! Ты его просто он размахнул рукой. Испортила.
Алёна не ответила, лишь отнесла чашку к раковине, но не ушла из комнаты. Стояла спиной, будто решала: уйти или остаться.
Валентина молчала, лицо побледнело. Она подошла к Петру, сжала ему плечо, но реакция была медленной.
Он сказал, что у вас всё хорошо. Саша здоров, Алёна молодец, планируют отдых. Ты понимаешь, что он врал? её голос дрожал. Мне, маме.
Пётр поднял глаза, впервые не зная, что сказать.
Я я думал запнулся он. Он же не ребёнок. Сам решает. Может, у него ктото
У него давно ктото, сказала Алёна, не оборачиваясь. Он живёт с той самой, с коллегой, с которой переписывался в ванне.
Пётр встал, пошёл на балкон, закрыл за собой дверь. Зажёг сигарету в сумерках, как маяк. Он обычно не курил при внуке, но сейчас закурил.
Я позвоню ему, сказала Алёна. Пусть сам объяснит.
Валентина лишь закрыла глаза.
На экране телефона появился номер «Павел». Звонок. Гудки. Затем голос, усталый:
Да?
Приди. Сейчас. Папа с мамой тут, Саша. Нужно поговорить.
Пауза, долгое молчание, потом «Хорошо» и новые гудки.
Алёна посмотрела в окно. За стеклом ктото чистил дорожки от снега. Белая, беззвучная зима.
Через двадцать минут щёлкнул замок. Павел вошёл, как в чужую квартиру. На нём был тот же пуховик, из которого Алёна когдато вынимала жвачки и квитанции. Волосы чуть растрёпаны, аромат чужих духов едва уловим. Он замер у порога.
Всем привет сказал глухо.
Саша подбежал, но замер в полушаге. Павел неловко присел, притянул его к себе.
Привет, дружок. Как ты?
Ты с нами не живёшь, сказал Саша без упрёка, просто как факт.
Павел прижал его к себе, но глаза не поднял.
В кухне воцарилось молчание. Пётр вышел с балкона, запах дыма тянулся за ним. Валентина смотрела на сына, будто видела его впервые.
Ты говорил начала она. Ты говорил, что всё хорошо. Что Алёна молодец. Что Саша счастлив. Ты лгал мне, Паша?
Я не хотел вас расстраивать.
А её? кивнула Валентина, глядя на Алёну. Ты её не хотел расстраивать? Или просто исчезнуть?
Пётр вдруг проговорил тихо:
Что ж ты, мать, свою подставил?
Павел сел, положил руки на стол, будто сдавался.
Я не обязан никому. Ни вам, ни ей. Я ушёл, потому что не хотел врать. Я с Алёной больше не мог. И с вами тоже.
Ушёл, потому что было слабее оставаться и говорить, как мужчина, бросила Валентина. Ты предал не только её, но и нас, и себя.
Алёна сидела в углу, молча, будто теперь ей больше ничего не нужно было знать. Она уже всё знала.
Валентина подошла к сыну, прикоснулась к плечу, ладонь дрожала.
Ты был лучше, Паша. Я помню тебя другим.
Он ничего не ответил, лишь закрыл глаза.
Саша выглянул на кухню, на этот раз не бросился, а стоял в дверях и смотрел.
Павел встал, отступил шаг назад, посмотрел на всех. Лицо стало твёрдым, как маска. Он резко развернулся и вышел, хлопнув дверью не громко, но отчётливо, как точка в конце главы.
Наступило утро. За окном промозглый свет и свежий снег на подоконнике. Пётр опять читал газету, Саша ел кашу, Валентина чтото перекладывала на кухне, а Алёна стояла у окна.
Алёна выпрямилась, голос стал ровнее:
Я могу собрать технику, которую вы мне подарили: микроволновку, мультиварку, чайник. Заберите, если захотите. Я всё равно планирую ремонт. Перемены не помешают. Просто кажется правильным расчистить всё до основания.
Валентина резко повернулась.
Ты с ума сошла? Утро только началось, а ты уже про имущество. Нам нечего делить. Мы не крахоборы. Нам надо извиниться, а не забирать технику.
Саша в это время играл машинками на ковре. Затем выглянул:
Бабушка, а папа придёт?
Валентина посмотрела на него, глубоко вдохнула, опустилась рядом и погладила по голове.
Придёт, Сашенька, но чуть позже. Хочешь мультик?
Саша кивнул.
Алёна стояла у дверного косяка, ни слёз, ни злости. Только внутренняя глухота, как после долгого шума, когда звуки уходят, а в ушах остаётся тишина. Она поставила чайник, он зашумел, как фон их молчания. Впереди обычный день, но с ощущением, что всё начинается заново.
Пахло мылом и сухим воздухом. Валентина стояла в ванной, медленно мыла раковину, будто медитируя. Алёна зашла, хотела взять полотенце, но замерла.
Оставь, сказала Валентина, не оборачиваясь. Я сама.
Алёна не ответила, взяла полотенце и положила рядом, постояв.
Я не злилась на вас, наконец сказала она. Я просто устала объяснять, что не виновата одна.
Валентина опёрлась о край раковины, покачала головой.
А я злилась на себя. На то, что не видела, не замечала. Я думала, у вас всё: любовь, семья, счастье. Я всем так рассказывала.
Алёна кивнула. Две женщины стояли в тесной ванной, связанные сыном, домом, прошлым.
Прости, сказала Валентина. За всё. Я считала, что ты ну, что ты как бы не удержала. А сейчас вижу, ты держалась за всех нас, даже когда не надо было.
Алёна села на край ванны, тихо:
Я буду держать себя. Только себя. Больше никого.
С кухни донёсся голос Саши: «Мама, где носки с акулами?» и чтото грохнуло.
И его, добавила Алёна. Его ещё немного подержу.
Они улыбнулись, но не растерянно, а поженски, устало и честно.
Позже у двери они обнялись долго. Пётр стоял рядом, неловко переминался с ноги на ногу.
Я тоже был неправ, пробормотал он. Нас, мужиков, не учат говорить, ни в детстве, ни потом.
Учитесь, сказала Алёна. Пока есть с кем поговорить.
Он кивнул.
Саша выбежал, обулся сам, немного не в те ботинки, и подбежал по лестнице вперёд.
Мы тебя позовём, сказала Валентина. Или ты нас. Мы всё равно мы теперь родня, куда нам деться.
Алёна кивнула, обняла.
Квартира почти пуста. Мебель сдержанная, коробки у стены, на подоконнике лишь кружка. Алёна поставила в неё ложку, залила кипятком, открыла окно. Внутрь вошёл холодный свежий ветер и чтото новое.
Саша лежал на полу, рисовал зелёным фломастером небо.
Почему не голубое?
Потому что будет весна, сказал он. А весна зелёная.
Алёна смотрела, как он проводит рукой по листу, потом подошла, поправила ему воротник.
Пойдём потом за хлебом?
Да! И за мандаринами, только с листиками!
Она улыбнулась.
За окном гудел трамвай, ктото смеялся внизу. Свет падал на пол, и в этом свете было всё: и боль, и прощение, и новое начало.
Алёна села рядом, просто посидела. Без страха. Впервые без страха.
И так, приняв друг друга со всеми ошибками, они поняли, что истинная сила семьи состоит не в отсутствии конфликтов, а в умении прощать и держаться за себя, а не за чужие ожидания. Это и есть главный урок жизни.