Я отдала всю свою жизнь детям, пока в 48 лет не открыла для себя настоящую жизнь.

Всю жизнь я отдавала себя детям, пока в сороквосьмом году не открыла для себя, что значит понастоящему жить.
Элоди сидела на старом диване в своей квартире в Лионе, разглядывая потускневшие обои, которые не меняли уже двадцать лет. Ее руки, покрытые следами бесконечной стирки, готовки и уборки, безвольно лежали на коленях. Три ребёнка, муж, которому всегда ставилась семья на первое место таков был её мир. Но в 48лет я вдруг поняла: я всю жизнь была не матерью и не женой, а служанкой. Служанкой в собственном доме, где личные желания и мечты растворились в бесконечной рутине.
Тёма, Камилла и Леа центр её вселенной. С самого рождения Элоди перестала думать о себе. В пять утра она поднималась, готовила завтрак, одевала детей, проверяла их домашние задания, стирала их одежду, пока её собственные платья пылились в шкафу. Когда Тёма заболел в детстве, она ночами сидела у него в кровати, забыв о сне. Когда Камилла захотела танцевать, Элоди откладывала всё, чтобы оплатить занятия. Когда Леа пожелала новый телефон, она брала подработки, чтобы исполнить просьбу. О себе она никогда не спрашивала, считая своей задачей отдавать всё до последней капли.
Оливье, её супруг, тоже не выделялся. Возвращаясь с работы, он садился перед телевизором и ждал, будто ужин естественное продолжение дня. « Ты мать, и это твой долг », говорил он, когда Элоди осмеливалась жаловаться на усталость. Она молчала, глотая слёзы, и продолжала крутиться, как белка в колесе. Её жизнь сводилась к одному: делать всех счастливыми, получая в ответ лишь крошки внимания. Дети росли, становились самостоятельнее, но их требования не исчезали: « Мам, сделай чтонибудь вкусное», « Мам, пости мой джинс», « Мам, дай денег в кино». Элоди исполняла их, словно автомат, не замечая, как ускользает её собственная жизнь.
В сороквосемь лет она ощущала себя тенью. В зеркале отражалась женщина с утомлёнными глазами, седыми волосами, которые она не успевала красить, и грубыми от труда руками. Подруга Аурели однажды сказала: « Элоди, ты живёшь для других. А где ты? » Эти слова задели её, но она лишь пожала плечами. Может ли она поступить иначе? Она была матерью, женой, её обязанность заботиться о семье. Тем не менее гдето внутри зажглась искра крошечный свет, готовый всё изменить.
Триггер пришёл неожиданно. Однажды Камилла, уже молодая женщина, бросила: « Мам, ты опять плохо постила мои вещи, они испорчены! » Элоди, проведшая ночь за глажкой, замерла. Чтото внутри переломилось. Она посмотрела на разбросанную одежду, на кухню, заваленную посудой, и поняла: больше не может. Она не хочет больше так жить. В тот вечер она не приготовила ужин. Впервые за двадцать лет она закрылась в своей комнате и заплакала не от печали, а от осознания, что её жизнь ускользнула.
На следующий день Элоди сделала то, чего никогда не решалась: пошла к парикмахеру. Сидя в кресле, она наблюдала, как её тусклые волосы падают под ножницы, чувствуя, как тяжесть прошлого рассеивается. Она купила себе платье первое за многие годы, не думая, понравится ли оно семье. Записалась на занятия живописью, о которой мечтала в юности, но отложила ради других. Каждый маленький шаг был как глоток воздуха после долгого погружения.
Дети были ошеломлены. « Мам, ты больше не будешь готовить? » спросил Тёма, привыкший к её самоотверженности. « Да, но не всегда. Учитесь справляться сами», ответила Элоди, голос её дрожал от страха и решимости. Оливье ворчал, но её уже не пугало его недовольство. Она научилась говорить «нет», и это слово стало её освобождением. Любовь к семье не исчезла, но впервые она поставила себя на первое место.
Год спустя Элоди смотрела на мир иначе. Она писала картины, которые выставляла на местных рынках. Смеялась она чаще, чем плакала. Её квартира в Лионе больше не была складом чужих вещей это стало её пространством, наполненным ароматом кофе и краски. Дети начали помогать, хоть сначала и сопротивлялись. Оливье всё ещё ворчал, но Элоди знала: если он не примет её такой, какая она есть, она уйдёт. Она уже не была служанкой. В сороквосемь лет она наконец нашла себя.