Я пожертвовала своей жизнью ради детей, пока в 48 лет не открыла для себя настоящую жизнь.

Всю свою жизнь я отдавала детям, пока в 48 лет не узнала, что такое настоящая жизнь.
Эло́ди сидела на старом диване в своей киевской квартире, глядя на тусклые обои, которые не меняла уже двадцать лет. Её руки, покрытые следами десятилетий стирки, готовки и уборки, без сил покоились на коленях. Три ребёнка, муж, семья всё её было. Но в возрасте сорокавосьми она вдруг поняла: всё время она была не матерью и не женой, а служанкой в собственном доме, где её желания и мечты растворились в бесконечной рутине.
Дети Тео, Камилла и Леа были её миром. С первых дней рождения Эло́ди перестала думать о себе. В пять утра она встала, чтобы приготовить завтрак, одеть их в школу, проверить домашку, постирать вещи, пока её собственные платья блекли в шкафу. Когда маленький Тео заболел, она ночами сидела у него у кровати, забывая о сне. Когда Камилла захотела заняться танцами, Эло́ди отказывалась от любого удовольствия, чтобы заплатить за занятия. Когда Леа мечтала о новом телефоне, мать брала подработки, чтобы исполнить её желание. О себе она никогда не думала, считая своей задачей отдать всё, пока не останется последняя капля.
Оливье, её муж, тоже не отличался. Вернувшись с работы, он садился перед телевизором и ждал ужина, будто это было само собой разумеющимся. « Ты мать, и это твой долг», говорил он, когда Эло́ди жаловалась на усталость. Она молчала, проглатывая слёзы, и продолжала крутиться, как белка в клетке. Её жизнь сводилась к одному делать счастливыми других, получая в ответ лишь крошки внимания. Дети росли, становились самостоятельнее, но их требования не уменьшались: « Мама, приготовь чтонибудь вкусное», « Постирай мои джинсы», « Дай денег на кино». Эло́ди исполняла их, как робот, не замечая, как ускользает её собственная жизнь.
В сороквосемь лет она ощущала себя тенью. В зеркале отражалась женщина с усталыми глазами, седыми волосами, которые не успела подкрасить, и грубыми от труда руками. Подруга Аурели однажды сказала: « Эло́ди, ты живёшь ради других. А где ты сама? » Слова задели её, но она лишь пожала плечами. Как могла она поступить иначе? Она была матерью, женой, её долг заботиться о семье. Всё же гдето внутри зажглась искорка крошечный свет, готовый всё изменить.
Триггер пришёл неожиданно. Однажды Камилла, уже взрослая, бросила: « Мама, ты опять плохо постирала мои вещи, они испорчены! » Эло́ди, проведшая всю ночь за глажкой, замерла. Чтото внутри сломалось. Она посмотрела на разбросанную одежду, на кухню, заваленную посудой, и поняла: больше не может. В тот вечер она не готовила ужин. Впервые за двадцать лет закрылась в своей комнате и заплакала не от горечи, а от осознания, что жизнь ускользнула.
На следующий день Эло́ди сделала то, чего никогда не решалась: пошла к парикмахеру. Сидя в кресле, она наблюдала, как её унылые волосы падают под ножницы, чувствуя, как тяжесть прошлого рассеивается. Она купила новое платье первое за многие годы, не думая, понравится ли оно семье. Записалась на уроки живописи, о которых мечтала в юности, но отложила ради других. Каждый маленький шаг был как глоток воздуха после долгого погружения.
Дети были поражены. « Мама, ты больше не будешь готовить? » спросил Тео, привыкший к её преданности. « Буду, но не всё время. Учитесь справляться сами», ответила Эло́ди, голос её дрожал от страха и решимости. Оливье бурчал, но её больше не пугало его недовольство. Она научилась говорить «нет», и это слово стало её освобождением. Любовь к семье осталась, но впервые она поставила себя на первое место.
Через год Эло́ди смотрела на мир иначе. Она рисовала картины, которые продавала на местных ярмарках. Чаще смеялась, чем плакала. Её киевская квартира уже не была складом чужих вещей это было её пространство, пропитанное ароматом кофе и краски. Дети начали помогать, хоть сначала и сопротивлялись. Оливье всё ещё ворчал, но Эло́ди знала: если он не примет её такой, какая она есть, она уйдёт. Она больше не была служанкой. В сороквосем лет она наконец нашла себя.