Тишина. Она была такой гробовой, что Андрей сначала даже не понял, что его разбудило. Не будильник, не крики на кухне, не журчание воды из ванны. Ничего. Лишь монотонный гул холодильника за стеной и отдалённый грохот метро за окном.
Он лежал и вслушивался в пустоту. Вчера ещё эта квартира была полна жизни: скрип досок под лёгкими шагами его возлюбленной Агафьи, шуршание страниц книги, которую она читала в кресле, даже раздражающий шум когтей кошки о диван. Теперь и кошка уехала вместе с ней. Диван стоял пустой, чужой.
Первый порыв ухватить телефон, написать комунибудь: «Собираемся в «Кубинке», быстро!» И там, со стаканом водки, выплеснуть на друзей всю свою боль, горечь и гнев. Рассказать, какая она Нет, он даже запретил себе думать об этом. Другим, более низким импульсом, было желание найти когонибудь, любую, лишь бы ночью заполнить эту зияющую пустоту рядом. Лёгкий путь к самоуничтожению, знакомый и манящий.
Но вместо этого Андрей встал, прошёл на кухню и включил чайник. Пока тот закипал, взгляд упал на полку в прихожей, где всё ещё лежала её любимая шерстяная шаль. «Топор в голове», вдруг вспомнил он статью, которую прочитал неделю назад, в самый пик отчаяния.
«Итак, мужик, пришло время вытаскивать топор», мысленно произнёс он себе.
Он начал с малого. Собрал все её вещи, которые она не забрала: шаль, забытый роман, засохшую тушь, любимую кружку с котиками. Сложил всё в картонную коробку. Не стал бросать или ломать, как подсказывала обида, а аккуратно упаковал и отнёс в подвал. Позже отдаст это ей, без сцен и упрёков. Затем стал стирать постельное бельё, проветривая знакомый аромат её духов. Удалил их совместные фотографии из телефона и очистил «корзину». Каждое действие напоминало снятие старой, грязной повязки с раны. Больно, но необходимо.
Следующим шагом стало время. Его стало так много, что оно тяжело давило на плечи. Время, которое раньше уходило на совместные ужины, походы в кино, бессмысленные, но такие милые разговоры ни о чём. Теперь его нужно было чемто заполнить. Не алкоголем и не жалостью к себе, а собой.
Он купил абонемент в фитнесклуб. Первые тренировки были адом. Он выкладывался до тошноты, вымещая на тренажёрах всю свою злость, разочарование и боль. Капли пота на резиновом покрытии казались слезами. Но с каждой неделей тело становилось крепче, а ум спокойнее.
Он записался на курс итальянского, о котором они всегда мечтали, но всё откладывали. Теперь ходил один. Сложные грамматические конструкции вытесняли из головы назойливые мысли. Он даже съездил в тот самый приморский городок Сочи, куда Агафья не хотела ехать. Сидя вечером на пирсе и глядя на закат, он впервые за долгие месяцы ощутил лёгкую, светлую грусть и проблеск свободы.
Были и тяжёлые дни. Ночью его будили воспоминания: как она смеялась, запрокинув голову, или как они спорили о пустяках. Он их не гонял. Просто лежал и проживал боль, как советовала статья, позволяя ей накатываться и отливаться, словно волна. Иногда садился в машину, уезжал за МКАД, забирался на пустой холм и кричал, что есть мочи. Кричал до хрипоты, пока внутри не воцарилась та самая, желанная тишина.
Однажды он разбирал старые бумаги и нашёл их свадебную фотографию. Андрей ожидал приступа тоски или гнева. Но вместо этого просто посмотрел на двух счастливых, ничего не знающих людей и подумал: «Да, это было. И было прекрасно. И закончилось».
Он не чувствовал ни злобы, ни желания вернуть всё назад. Оставалась лишь лёгкая ностальгия и понимание, что та глава его жизни перевернута.
В тот вечер он встретился с друзьями в Доме на Пушкинской. Они смеялись, обсуждали новости, строили планы. И Андрей вдруг заметил, что весь вечер не думал о ней. Он был просто здесь и сейчас. Он был собой. Целым. Пусть и со шрамом на душе, но уже затянувшимся.
Он посмотрел на своё отражение в витрине кафе: подтянутый, спокойный, с ясным взглядом. Таким он себя не видел давно, возможно, никогда.
«Топор» был вытащен. Рана зажила. И он, наконец, был готов идти дальше, без груза прошлого, налегке. Его жизнь, та самая, о которой он всегда мечтал, только начиналась.
И тут резкий запах гнили ударил в нос. Андрей не успел понять, что происходит. Комната плыла, медленно, словно выходя из тумана. Он лежал на диване, не раздевшись, в крошках и пятнах неизвестного происхождения.
Он попытался сесть, и мир накренился. Голова раскалывалась. Огляделся по телу разлилась ледяная волна ужаса.
Это был не тот чистый, светлый дом из его сна. Это был барахолочный подвал. Пустые бутылки изпод пива и водки, как павшие солдаты, устилали пол. На столе тлела пепельница, заваленная окурками. Повсюду валялась грязная одежда, а на экране телевизора моргала заставка ночного шоу.
С трудом поднявшись, он пошёл в ванную, цепляясь за кромки. Он щурился от яркого света, который резал воспалённые глаза. И тогда увидел себя. В зеркале на него смотрел незнакомый, небритый мужик с помятой мордой. Глаза заплывшие, красные, полные стыда и опустошения. Это был он Андрей.
Вся та ясность, та сила, то ощущение целостности, которое он так ярко пережил в сонном полёте, испарилось, оставив после себя лишь горькое, тошнотворное похмелье и ещё более жуткое душевное похмелье.
Всё это ему приснилось. Весь путь выброшенные вещи, спортзал, итальянский, закат на пирсе был лишь хитрой уловкой мозга, чтобы сбежать от невыносимой реальности. Побег, который, казалось, длился вечность, а на деле одну ночь.
Он потрогал своё лицо в отражении. Кожа была сальная, щетина колола пальцы. Это было его настоящее. Не успешный, подтянутый мужчина, а опустившееся существо, которое пыталось утопить боль в дешёвом алкоголе и самообмане.
Тишина в квартире снова оглушила его. Но теперь это была не тишина начала новой жизни, а тишина тупика, гулкая, беспросветная. И самый страшный звук в этой тишине тиканье часов, безжалостно отсчитывающих время, которое он тратил впустую.
Сон был не исцелением. Он был зеркалом, поднесённым к его настоящему лицу. От отражения захотелось закрыть глаза и убежать. Но бежать уже некому.
Андрей стоял, смотрел на себя и был в глубоком шоке. От того мужчины в замызганной футболке, от этого хаоса вокруг. Во рту противный привкус, в душе выжженная пустота. Сон был ярким, реальным а пробуждение жестоким.
Он поднял с пола первую попавшуюся пустую бутылку и с силой швырнул её в мусорное ведро. Она с грохотом разбилась о край. Потом вторую. Третью. Он не кричал, не рыдал. Он молча, с каменным лицом, начал войну с тем бардаком, в который превратил свою жизнь.
Он собрал весь хлам, вынёс мешки с бутылками и осколками. Открыл настежь окно, впуская в пропахший перегаром и тоской воздух. Он заварил крепкий кофе, и его руки дрожали.
Потом он снова подошёл к зеркалу. Взгляд остался тем же уставшим, больным. Но гдето в глубине заплывших глаз, как слабый лучик света в грязной луже, теплилась искра. Не надежды даже. Ярости. Белой, холодной ярости на самого себя.
Он потянулся к телефону, пролистал контакты и нашёл номер одноклассника Алексея, который месяц назад предлагал помощь психолога. Тогда он просто записал его, но не позвонил. Сейчас набрал номер.
«Алексей? голос его скрипел, как ржавая дверь. Мне нужна твоя помощь».
Он положил трубку и глубоко вдохнул. Путь, приснившийся ему, был миражом. Но он указал направление. И Андрей понял: чтобы достичь того чистого и сильного человека из сна, придётся пройти через этот ад. Не во сне. Наяву.
И его первый шаг был не в спортзал и не на курс итальянского. Его первый шаг был в душ. Смыть с себя вчерашний день. Смыть того небритого мужика с помятой мордой. И начать. С самого начала. Завтра.
