Я стоял у огромного панорамного окна своей новой квартиры на двадцать втором этаже в Москве. Внизу, как раскалённая лава, текли огни Тверской и Садового кольца. Каждая машина напоминала бусину, каждый светофор крошечный рубин или изумруд. С высоты казалось, что я парю над городом, словно ястреб, наконецто нашедший опору.
Я добился почти всего. Вдалеке дымилась труба завода, который я спас от банкротства. Моё имя знали в деловых кругах, меня боялись и уважали. Квартира, Mercedes, часы стоимостью с новый Порш всё было на месте. Всё, о чём я мечтал, перекладывая мешки на рынке в бурные девяностые.
Жизнь выглядела как безупречный бизнесплан, где каждое действие отдаёт прибылью. Но по вечерам я всё чаще подходил к окну и ощущал не торжество, а глушу, подобную эхом в пустом соборе.
Мой рабочий телефон, на который звонили только по делу, вибрировал на стекле. На экране неизвестный номер. Я почти отверг вызов, устав от назойливых реклам, но рука дрогнула. Может, новый клиент? Я всегда был на связи.
Алло? произнёс я слегка усталым «деловым» голосом.
С другой стороны раздался тихий, неуверенный вдох, а потом женский голос, которого я не слышал более двадцати лет.
Юра? Это это я, Василиса. Твоя однокурсница.
Я прислонился лбом к холодному стеклу. Василиса худенькая девчонка с косичками, сидевшая рядом со мной на лекциях по математическому анализу, которая смеялась над моими амбициями и говорила, что главное не высота, а крепкие корни. Я тогда лишь снисходительно улыбался. Какие корни, когда надо взлетать.
Василиса, пробормотал я. Как ты?
Я ожидал просьбу о деньгах, помощи, работе. Обычно так и происходило, когда старые знакомые неожиданно находили мой номер.
Но Василиса сказала другое.
Я звоню, потому что разбирала вещи у мамы на даче. Там нашлись твои старые конспекты и одна книга Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу». Ты её, помнится, на первой сессии потерял. Я потом нашла её у себя, но не вернула. Прости, времени не было.
Я молчал. Не помнил ни «Понедельника», ни тех книг. Я помнил графики, котировки, контракты. Но вдруг из самых глубин памяти всплыло чувство восторга от той истории о обычных волшебниках. Тогда я хотел стать учёнымизобретателем.
И я подумала, голос Василисы задрожал, может, хочешь забрать? Мамину дачу продаю, поэтому всё разбираю. Может, память тебе дорога?
Я мог бы сказать, что это ерунда, что пусть выбросит, но вместо этого спросил:
Где дача твоей мамы?
В Старице, как ты и был раньше.
Я вспомнил речку, запах костра, Василису в простом ситцевом платье, и то время, когда мы, бедные студенты, спорили о будущем человечества.
Хорошо, неожиданно для себя сказал я. Дай адрес, заеду.
Я ехал на своём внедорожнике по ухабистым просёлочным дорогам, ощущая, будто перемещаюсь не в пространстве, а во времени. Воспоминания о дешёвом одеколоне и юности всплывали ярко.
Дача была такой, как в памяти, только забор покосился, а половина участка заросла травой. Василиса вышла на крыльцо, почти не изменилась: без косметики, простое платье, проницательный взгляд и та же лёгкая улыбка.
Заходи, сказала она. Чай уже готов.
Мы сидели за столом со старым самоваром, а она рассказывала о своей жизни: работает бухгалтером на местном заводе, живёт рядом с дачей, вырастила дочь, уже внук, муж погиб в автокатастрофе. Для неё небоскрёбы и биржевые сводки словно с другой планеты.
Она протянула потрёпанную книгу в картонном переплёте. Страницы пожелтели, на полях мои юношеские каракули. Я почувствовал лёгкий укол под сердцем, как будто ктото вновь затронул давно молчавшую струну.
Спасибо, что сохранила, прошептал я.
А что делать? пожала плечами она. Всё ненужное, но выбросить рука не поднимается. В этом, кажется, вся суть.
Не кажется ли тебе, что всё зря? спросил я, с неожиданной жесткостью. Прости, но твоя жизнь тихая, незаметная. Никаких ярких событий. Ты когданибудь жалела?
Василиса посмотрела на меня без упрёка, но с лёгкой печалью.
Масштаб бывает разный, Юра. Смотри, подвела она к окну, где росла старая раскидистая яблоня, посаженная её дедом. Отец построил сарайчик, дочь играла под ней, теперь внук бегает. Для меня это и есть весь мир. Я не жалею, я просто жила и живу.
Я взглянул на яблоню, покосившийся сарай, простой деревянный дом и ощутил, что построил небоскрёб без собственного дерева, без того тепла, которое могло бы хранить мою память для будущих поколений.
Я попрощался. Сегодня должен был ужин с инвесторами, но я сел в машину, положил на пассажирское сиденье потрёпанные Стругацких и завёл мотор.
Огни вечернего Москвы снова мигали впереди, зовя наверх, но я уже не чувствовал себя ястребом. Я стал одиноким путником, который долго шёл не туда.
Ужин я отменил, что для меня было непривычно. Вернувшись в новостройку, поднялся на двадцать второй этаж, подошёл к окну. Внизу кипела чужая жизнь.
Я взял в руки книгу, провёл пальцами по шероховатой обложке, открыл случайную страницу и прочёл: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!» Я стоял до ночи, глядя, как гаснут огни большого, безучастного города, и впервые захотел найти точку на земле, где можно посадить своё дерево.
Утром проснулся с ощущением, что внутри чтото переломилось. Оглянулся на стерильную квартиру: минимум мебели, дорогие картины, идеальный порядок. Здесь не жили, а ночевали между перелётами. Это была красивая, но бездушная декорация.
Я поднял телефон, пальцем почти коснулся кнопки вызова секретаря, но передумал. Вместо этого набрал другой номер.
Алло, Василиса? Это снова Юра, сделал паузу, подбирая слова. Можно ещё ненадолго зайти? Хочу коечто спросить.
В её голосе прозвучало лёгкое удивление, но она согласилась.
Через два часа я вновь поехал по пыльной просёлочной дороге, не спеша, вникая в знакомые и забытые пейзажи.
Василиса ждала меня на том же крыльце и снова улыбнулась своей тихой, несуетной улыбкой.
Я думала, ты уже в городе, сказала она. У тебя же дела.
Дела подождут, отрезал я и, не дав ей опомниться, выпалил: Продаёшь дачу? За сколько?
Она назвала сумму. Для меня это была мелочь.
Я покупаю, сказал я, но с условием.
Василиса смотрела на меня с растущим недоумением.
Ты останешься здесь жить, управлять, быть хозяйкой? Я не смогу быть постоянно, но хочу, чтобы это место жило, имело душу, а я могла приезжать, когда захочу, чтобы посадить дерево.
Я говорил сбивчиво, не поделовому, путая слова. Она молчала, в её глазах я видел недоверие, растерянность, надежду.
Юра, ты в своём уме? наконец выдохнула она. Зачем тебе эта развалюха?
У меня есть небоскрёбы, горько усмехнулся я. А вот такого места нет. Я покупаю не дачу, а точку отсчёта. Твой ответ?
Она отвела взгляд, посмотрела на яблоню, на тропинку к реке.
Хорошо, тихо сказала она. Но с условием: ты действительно будешь приезжать, сажать дерево, помнить, зачем это нужно.
Мы пожали друг другу руки, без юристов и договоров. И впервые за много лет я почувствовал, что заключаю самое важное соглашение в своей жизни.
Вернувшись в город, я продолжал переговоры и подписывал контракты, но теперь по вечерам подходил к окну не ради ощущения превосходства, а чтобы мысленно перенестись в тот уголок, где пахло яблоками и свежескошенной травой.
Иногда я брал свой потрёпанный «Понедельник» и перечитывал строки, подчёркнутые юношеской рукой, верящей, что можно сделать всех счастливыми даром. Я начал понимать, с чего стоит начинать.
Сначала я приезжал на дачу, как на объект инвестиций: делал заметки в дорогом планшете, составлял списки, что починить. Василиса варила варенье, полола грядки и изредка, прислонившись к косяку двери, смотрела на меня в безупречных ботинках, покрытых деревенской грязью.
В один дождливый вечер, когда я вырвался с работы, мы сидели на кухне, пили чай с её малиновым вареньем. Разговор застрял: деловые темы закончились, а личные я блокировал.
Тогда Василиса, не глядя на меня, тихо спросила:
Помнишь, как мы спорили у Старикова о Шекспире? Ты доказывал, что Гамлет гениальный прокрастинатор, а я говорила, что он просто несчастный мальчик.
Я оторвал взгляд от чашки и увидел её впервые не бухгалтер, а ту девчонку с горящими глазами.
Помню, хрипло сказал я. И до сих пор считаю, что был прав.
А я? улыбнулась она, и в уголках её глаз вспыхнули морщинкилучики.
Я улыбнулся в ответ, впервые не деловую, а настоящую.
С тех пор я приезжал чаще, уже без планшета, привозя книги из городской квартиры и ставя их на полки, которые сам отремонтировал. Мы говорили о всём: о прочитанном, о прожитом, о том, что казалось важным тогда и стало важным сейчас.
Однажды вечер я застал её, читающую внуку «Маленького принца». Свет настольной лампы золотил её лицо, голос был тихим и убаюкивающим. Я стоял в дверях, не дыша, боясь испортить хрупкое мгновение. Понял, что готов слушать её голос всю оставшуюся жизнь.
Я стал её помощником: колол дрова, чистил засорившуюся раковину, подвязывал помидоры. Её одобрительный взгляд делал меня не неудачником, а первооткрывателем бытия.
Зима пришла, и я приехал в канун Нового года. Дача утопала в снегу, из трубы вился дымок, пахло хвоей и печёными яблоками. Василиса накрыла стол на двоих. Смотрел на её руки, ловко расставляющие тарелки, и понял: я дома. Впервые за годы я был действительно, безоговорочно дома.
Я обнял её сзади, прижался к её волосам. Она замерла, потом расслабилась, положив руку на мою.
Оставайся, тихо сказала она, не как просьбу, а как факт.
Я никуда не уеду, ответил я, и это было самым лёгким решением в моей жизни.
Мы говорили без конца, наверстывая упущенные годы, делясь страхами и надеждами, раскрывая старые шрамы. Я целовал её тёплые ладони, а она гладит мои седеющие виски. Это было ровное, спокойное пламя, которое должно было согревать нас до конца.
Утром солнце билось в окно. Василиса спала рядом, её лицо выражало безмятежный покой. Я вышел на крыльцо, холодный, колкий воздух обжигал глаза. На телефоне десяток пропущенных звонков от партнёров, но я просто выключил его.
Я больше не был тем, кто парил над городом. Я стал тем, кто пустил корни, и это стало моей главной победой.
