В далёкие времена, когда в холодной Москве ещё мерцали старые фонари, я, Иван Петрович, водил маршрутку 7 по улице Тверской. Однажды к мне в салон зашла восьмидесятилетняя женщина, скользкоодетая в потёртый плащ, и, не показав проездного, попыталась зайти. Я указал ей строгим тоном:
Тётка, у вас нет билета. Сойдите, пожалуйста, с автобуса.
Я взглянул на её дрожащие руки, сжавшие изрезанную сумку, в которой обычно лежали покупки с базара.
Автобус почти был пуст. За окном шёл мелкий мокрый снег, а серый сумрак окутывал город. Старушка молчала, лишь крепче теребила сумку, будто пытаясь удержаться на месте.
Я сказал, выходите! Здесь не приют для пенсионерок! повысил голос я.
Внутри будто замерло время. Несколько пассажиров отвернуло взгляды, делая вид, что ничего не замечают. Девушка у окна нервно скусала губу. Мужчина в тёмном пальто нахмурился, но остался сидеть.
Бабушка медленно двинулась к двери. Каждый её шаг был тяжёлым, как будто под тяжестью лет. Двери захлопнулись со скрежетом, и в лицо ей ударил ледяной ветер. Она остановилась на ступеньке, не отводя глаз от водителя.
Тихо, но решительно произнесла она:
Такие, как ты, я родила в поле своей жизни. С любовью. И сейчас ты не позволяешь мне даже сесть.
Затем она вышла и исчезла в снежном вихре.
Автобус стоял с открытыми дверями. Я отвернулся, будто хотел скрыться от собственных мыслей. Ктото в салоне тихо всхлипнул. Девушка у окна стерла слёзы. Мужчина в пальте встал и пошёл к выходу. Пассажиры один за другим покидали салон, оставляя билеты на сиденьях.
Через несколько минут в маршрутке никого не осталось. Я сидел в тишине, чувствуя, как внутри жжёт невыговоренное «извини». А бабушка шла по заснеженной улице, её силуэт растворялся в сумраке, но каждый её шаг излучал достойность.
Утром того же дня я пришёл на работу, как обычно: ранний час, термос с кофе, расписание, листок маршрутов. Но чтото внутри меня уже никогда не вернётся в прежнее состояние. Не давало покоя её взгляд не гневный, не обиженный, а просто уставший. И те слова, что звучали в моей голове:
Такие, как ты, я родила в мир. С любовью.
Я ехал по маршруту, и вдруг заметил, как внимательно наблюдаю за лицами пожилых людей у остановок. Хочется было найти её, но я сам не знал, зачем. Просить прощения? Помочь? Может, просто признаться в стыде.
Прошла неделя. В один вечер, когда смена уже подходила к концу, я увидел у старого рынка знакомую фигурку малюсенькую, согнутую, с той же потертой сумкой и плащом. Я остановил маршрутку, открыл двери и вышел.
Бабушка прошептал я. Прости меня. Тогда я ошибся.
Она подняла глаза, и вдруг лёгкая улыбка скользнула по её лицу, без упрёков и злобы.
Жизнь, сынок, учит нас всем: главное слушать. А ты слушал.
Я помог ей зайти в автобус и посадил её на переднее сиденье. Достал термос и предложил чай. Мы ехали молча, но тишина была тёплой, как луч солнца в холодный день. Казалось, и ей, и мне стало легче.
С тех пор я всегда носил в кармане несколько жетонов на тех, кто не может купить билет, особенно для бабушек. Каждое утро перед сменой я вспоминал её фразу. Она стала не только напоминанием о вине, но и уроком быть человеком.
Весна пришла неожиданно, снег растаял, а на остановках впервые появились первые горстки гвоздик, которые бабушки продавали по три штуки в прозрачных пакетиках. Я стал узнавать их лица, приветствовать их, помогать вставать. Иногда лишь улыбался, видя, как это важно для них.
Но той одной бабушки я уже никогда не встретил. Я искал её каждый день, спрашивал у прохожих, описывал. Ктото говорил, что она может жить у кладбища за мостом. Я несколько раз приезжал туда в выходные, без формы, без автобуса, просто прогуливался и смотрел.
Однажды я увидел скромный деревянный крест с фотографией в овальном рамке. Те же самые глаза.
Я стоял, не шевелясь, под шуршание ветра, сквозь лучи солнца, пробивавшиеся сквозь кроны.
Утром следующее дня на переднем сиденье моего автобуса лежала небольшая гирлянда из гвоздик. Я собрал её сам. Рядом я положил табличку, вырезанную собственными руками:
Место для тех, о ком забыли, но кто не забыл о нас.
Пассажиры читали надпись в тишине, кто улыбался, кто оставлял монетку на сиденье. Я же продолжал путь медленнее, осторожнее, иногда замедлялся чуть раньше, чтобы бабушка успела подняться.
Тогда я понял:
каждая бабушка это чьято мама,
каждая улыбка чьято благодарность,
а каждое «пару слов» может изменить чьюто жизнь.
