Это был день свадьбы Аглаипочтальонки. О, какая свадьба Не радость, а горе, словно черный снег. Весь селосовет собрался не праздновать, а судить. Стоит наша Аглая, хрупкая, будто берёзовый лист в простом белом платье, которое сама сшила. Лицо бледное, глаза огромные, полные страха, но с упорством. Рядом её жених Степан, которого в деревне прозвали «Каторжник». Вернулся он годом ранее из далёких мест, о причинах ареста никто толком не знал, лишь слухи, каждый страшнее предыдущего. Высокий, мрачный, молчаливый, со шрамом, протянутым через щеку. Мужики лишь сквозь зубы здоровались с ним, женщины прятали детей от его взгляда, а собаки, увидев его, прятали хвосты. Он поселился на отшибе в ветхой дедовской хибаре, подрабатывал самым тяжким трудом, от которого все убегали.
Именно ради этого человека вышла замуж тихая Аглая, сирота, воспитанная тёткой. Когда председательша их расписала и произнесла официальные слова: «Можно поздравлять молодожёнов», толпа не шевельнулась. Гробовая тишина держала всё, слышно было лишь карканье вороны на тополе. В эту тишину вышел двоюродный брат Аглады Паша. Он считал её сестрой после смерти родителей. Подойдя, он холодным взглядом упёрся в неё и, громко, чтоб все услышали, прошипел:
Ты больше не сестра мне. С этого дня моих родов ты позор. Не будет твоих ног в моём доме!
Он плюнул у ног Степана, прошёл сквозь толпу, как ледокол, а за ним шла тётка, сжатая губами. Аглая стояла, не шевелясь, лишь одна слеза медленно скользила по щеке, которую она не вытерла. Степан посмотрел на Пашу волком, зубы скрипели, кулаки сжались. Я ожидала, что он бросится, но вместо этого он нежно, будто боясь сломать, взял её за руку и шёпотом сказал:
Пойдём домой, Аглая.
Они ушли вдвоём, против всей деревни. Он высокий и мрачный, она хрупкая в белом платьице. За их спинами летел ядовитый шёпот, презрительные взгляды. Моё сердце сжалось так, что дыхание стало тяжелым. Я смотрела на них, молодых, и думала: «Боже, сколько им понадобится силы, чтобы выдержать этот шторм»
Всё началось, как обычно, с малого. Аглая разносила почту, тихая незаметная девушка. Однажды осенью, в самую слякоть, её атаковали стаи бродячих собак у окраины. Она закричала, уронила тяжёлую сумку, письма разлетелись по грязи. И вдруг появился Степан. Он не кричал, не махал палкой, а лишь подошёл к вожаку огромного лохматого пса и прошептал ему. Пёс, словно поняв, поджал хвост и отступил, а за ним последовала вся свора.
Степан молча собрал мокрые конверты, отряхнул их и протянул Аглае. Она подняла глаза, полные слёз, и прошептала: «Спасибо». Он лишь ухмыльнулся, отвернулся и пошёл своей дорогой. С того дня она стала смотреть на него иначе не со страхом, а с любопытством. Она замечала то, что остальные игнорировали: как он без лишних слов помог старушке Марье, чей сын исчез в городе, поправив покосившийся забор; как вынул из реки чужого телёнка, который по глупости туда упал; как спас замёрзшего котёнка и принёс его в дом.
Он делал всё втихомолчании, будто стыдясь своей доброты, а Аглая видела. Её тихое одинокое сердце тянулось к его израненной душе. Они встречались у далёкого родника уже после заката. Он молчал, а она рассказывала простые новости. Его суровое лицо смягчалось. Однажды он подарил ей дикую орхидею, растущую на болотах, куда боятся ходить. Тогда она поняла, что её жизнь изменилась.
Когда она объявила родным, что идёт замуж за Степана, раздался крик: тётка расплакалась, брат Паша грозил его покалечить. Но Аглая стояла твёрдо, как оловянный солдатик: «Он хороший, говорила она. Вы его просто не знаете». И они начали жить в скудных условиях, в постоянных голодных днях. С ним никто не хотел иметь дело, постоянную работу не давали. Они питались копейками, получаемыми на почте. Но в их ветхой хибаре всегда было чисто и удивительно уютно. Степан сделал полки для книг, отремонтировал крыльцо, разбил под окном крошечный цветник. По вечерам, когда он возвращался с тяжёлой работой, усталый, чёрный, садился на скамейку, а Аглая ставила перед ним тарелку горячего супа. В этом молчаливом обмене было больше любви, чем в самых пылких словах.
Деревня их отвергала. В магазине им «случайно» недовешивали хлеб, дети бросали камни в окна. Паша, увидев их вместе, отступал на другую сторону. Прошёл почти год, пока не случился пожар.
Ночь была тёмная, ветреная. Пашин сарай загорелся, ветер мгновенно перекинул пламя на их дом. Огонь вспыхнул, как спичка. Села вся деревня с ведрами и лопатами, люди кричали, но толку было мало. Пламя рычало, высовываясь в чёрное небо. В этот момент Пашина жена, со слезами и грудным ребёнком, крикнула чужим голосом:
Машка там! Дочка в доме осталась! В своей комнате спит!
Паша бросился к двери, но языки пламени уже вырывались из сеней. Мужики удержали его, не пуская: «Сгоришь, дурак!» Он бился, вопя от бессилия и ужаса.
И тут, когда всё замерло, через толпу прорвался Степан. Он был покрыт потом, лицо почти исчезло в дыму. Окинул взглядом дом, на секунду задержался на безумном отце, и, не произнеся ни слова, облил себя из бочки водой и шагнул в самое пекло.
Толпа ахнула, замерла. Казалось, прошла вечность. Балки трещали, крыша обрушилась с грохотом. Никто уже не верил, что он вернётся. Пашина жена упала на колени в пыль дороги.
Из дыма и огня вырвалась чёрная, дрожащая фигура Степан. Волосы обуглены, одежда в дыму. На руках он держал девочку, завернутую в мокрое одеяло. Сделав ещё несколько шагов, он упал, передав ребёнка подбежавшим женщинам.
Девочка жива, лишь задыхалась от дыма. Степан же смотреть на него было страшно: руки, спина всё покрыто ожогами. Я бросилась к нему, оказала первую помощь, а он в бреду шептал одно имя: «Аглая Аглая»
Когда он пришёл в сознание, первым, что увидел, был Паша, стоящий перед ним на коленях. Не шутка он действительно стоял на коленях, плечи дрожали, на небритой щёке текли мужские, скудные слёзы. Он лишь взял руку Степана и прижался к ней лбом. Этот безмолвный поклон говорил громче любых извинений.
С того пожара, будто прорванная плотина, к Степану и Аглае притекло человеческое тепло. Он долго лечился, шрамы остались, но теперь это были уже другие шрамы медали за отвагу. Деревенские жители смотрели на них не со страхом, а с уважением. Мужики отремонтировали их дом. Паша, брат Аглы, стал Степану ближе, чем родной. То крыльцо поправит, то сена привёз для козыкормилки. Жена Паши, Елена, постоянно приносит Аглае сметану, печёт пироги. Они смотрят на Степана с Аглой с такой мягкой нежностью, будто пытаются искупить старую обиду.
Через год у них родилась дочь Машенька, светловолосая, голубоглазая, как две капли воды от Аглы. Через пару лет сын Ванечка, точно копия Степана, но без шрама на щеке, серьёзный крохотный карапуз.
И вот их дом, отремонтированный всей деревней, наполнился детским смехом. Угрюмый Степан оказался самым нежным отцом. Я часто видела, как он, вернувшись с работы с чёрными, усталыми руками, принимает детей на шею, подбрасывает их к потолку, заставляя смеяться весь двор. По вечерам, когда Аглая укладывала младшего, он сидел с Машенькой и вырезал из дерева коняшек, птичек, смешных человечков. Его грубые пальцы творили чудеса, будто оживляя деревяшки.
Однажды я пришла измерить давление у Аглы. Во дворе висела картина маслом: Степан, огромный, могучий, сидит на корточках и чинит крохотный велосипед Ванечки, а рядом Паша держит колесо. Дети играют в песочнице, строят замки. Тишина мирная, лишь стук молотка и гудение пчёл в лужайке Аглыных цветов.
Я смотрю на них, а у меня слёзы в мокром месте. Паша, который проклял сестру и отвернулся от дома, стоит плечом к плечу со своим «каторжником». Между ними нет злобы, нет памяти о прошлом, лишь простое мужское дело и дети, играющие вместе, будто стены страха и осуждения растаяли, как весенний снег под солнцем.
Аглая вышла на крыльцо, принесла обоим холодный квас. Увидела меня, улыбнулась тихой, светлой улыбкой. В её взгляде, в том, как она смотрит то на мужа, то на брата, то на игравших детей, было столько настоящего счастья, что моё сердце замерло. Она не ошиблась: пошла за своей душой наперекор всему свету и нашла всё.
Я стою у их улицы, вижу дом, весь в герани и петуниях. Степан, уже со сединой в волосах, но всё такой же крепкий, учит подросшего Ваню рубить дрова. Машенька, уже почти невеста, помогает Агле вывешивать бельё, пахнущее солнцем и ветром. Они смеются, шутят, их смех как музыка, звучащая в этом тихом, спасённом уголке России.
