— Умоляю тебя, моя дорогая, пощади меня, уже три дня я не ела ни куска хлеба, и у меня не осталось ни копейки — взывала бабушка к продавщице.

Пожалуйста, доченька, будь добра ко мне, уже три дня я не ела ни крошки хлеба, а денег у меня совсем нет, умоляла старушка продавщицу.
Ледяной зимний ветер пробирался до костей, обволакивая узкие улочки города, будто пытаясь вернуть времена, когда в этом месте жили люди с теплыми сердцами и искренними взглядами. Среди выцветших стен и облупившихся вывесок стояла пожилая женщина, её лицо покрывали тонкие морщины, каждая из которых будто бы рассказывала отдельную историю о боли, упорстве и утраченных надеждах. В сжатой руке она держала потёртый мешок, наполненный пустыми стеклянными бутылками последние обломки прежней жизни. Глаза её были влажными, слёзы медленно скользили по щекам, не спеша испаряться в холодном воздухе.
Прошу тебя, дочь моя шепнула она дрожащим голосом, словно листок на ветру. Три дня я не пробую хлеб. Ни одной монеты больше нет ни копейки, чтобы купить хоть кусочек.
Слова повисли в воздухе, но за стеклянной дверью пекарни продавщица лишь холодно покачала головой. Её взгляд был как лёд.
И что тебе от меня? резко ответила она. Здесь пекарня, а не пункт приёма бутылок. Ты что, не умеешь читать? На вывеске ясно написано: бутылки сдаёшь в особом пункте, туда придёшь получишь деньги на хлеб, на еду, на жизнь. Что я должна сделать?
Старушка растерялась. Она не знала, что приём бутылок закрывается в полдень. Пришла слишком поздно, упустив шанс, который мог бы избавить её от голода. Раньше ей даже не приходило в голову собирать бутылки. Была учительницей, образованной женщиной с достойной осанкой и честью, которую она не теряла даже в самые тяжёлые дни. А теперь теперь она стояла перед киоском, будто нищенка, чувствуя, как горечь стыда заполняет её душу.
Хорошо сказала продавщица, немного смягчив тон. Тебе бы спать меньше. Завтра, если принесёшь бутылки рано, приходи, и я тебя накормлю.
Доченька, умоляла женщина, дай хотя бы четверть батона Я заплачу завтра. Меня кружит голова Я не могу Не вынесу больше этого голода.
Но в глазах продавщицы не было ни искры сочувствия.
Нет, резко отрезала она. Я не занимаюсь благотворительностью. Я сама в конце месяца еле свожу концы. Каждый день ко мне подходят толпы, и я не могу накормить всех. Не задерживай меня, у меня очередь.
Недалеко от киоска стоял человек в тёмном пальто, погружённый в свои мысли. Он выглядел отрешённым, будто находился в другом мире мире забот, решений и будущего. Продавщица мгновенно превратилась: перед ней появился не просто покупатель, а важный гость.
Добрый день, Павел Андреевич! приветливо воскликнула она. Сегодня прибыл ваш любимый хлеб с орехами и сухофруктами. А выпечки свежие, с абрикосом. Вишнёвые вчерашние, но всё ещё вкусные.
Добрый день, пробормотал мужчина, отвлечённый. Дайте мне хлеб с орехами и шесть вишнёвых выпечек.
С абрикосом? спросила она с улыбкой.
Не важно, пробормотал он. С абрикосом, если хотите.
Он вынул из толстой портмоне большую купюру и передал её молча. В этот момент его взгляд случайно упал в сторону и задержался. Он увидел старушку, стоявшую в тени киоска. Её лицо ему показалось знакомым, но память упорно отказывалась вспомнить детали. Одна вещь бросилась в сознание: большой брошь в виде старинного цветка, закреплённый на её поношенном пальто. Чтото в нём звучало знакомо.
Человек поднялся в свой чёрный автомобиль, положил сумку с покупками на сиденье и уехал. Его офис располагался неподалёку, в пригороде, в современном, но скромном здании. Он не любил показуху. Павел Шатов, владелец крупной сети бытовой техники, начинал с нуля в начале 90х, когда страна стояла на грани хаоса и каждый рубль добывался кровью и потом. Благодаря железной воле, уму и невероятной трудоспособности он построил империю без помощи связей и покровителей.
Дом его уютный коттедж в окрестностях был полон жизни. Жила там жена Жанна, двое сыновей Артём и Кирилл, и скоро должна была появиться долгожданная дочь. Именно звонок Жанны вырвал его из мыслей.
Паша, сказала Жанна тревожным голосом, нам позвонили из школы. Артём опять поругался.
Дорогая, я не уверен, что успею, вздохнул он. У меня важные переговоры с поставщиком. Без этого контракта мы можем потерять миллионы в обороте.
А мне тяжело идти одной, прошептала она. Я беременна, устала. Не хочу идти одна.
Не ходи, сразу сказал он. Я найду время. А Артём получит хорошее замечание, если не начнёт вести себя прилично.
Ты никогда не дома, с печалью произнесла она. Приходишь, когда дети уже спят, уходишь, когда они всё ещё в кровати. Я волнуюсь за тебя, ты не отдыхаешь.
Это работа, ответил он, чувствуя укол вины. Но всё ради семьи: ради тебя, детей, нашей будущей крошки.
Прости, шепнула она. Мне просто тебя так нужно.
Павел провёл весь день в офисе, а потом ещё несколько часов там же. Когда он вернулся домой, дети уже спали, а Жанна сидела в гостиной, ожидая его. Она извинилась за резкость, но он лишь кивнул.
Ты права, тихо сказал он. Я слишком много работаю.
Он предложил разогреть ужин, но Павел отказался.
Я уже поел в офисе. Принёс абрикосовые выпечки из того же киоска. Они великолепны. И хлеб с орехами
Нам не понравился хлеб, заметила Жанна. Дети даже не доели его.
Павел задумался. В его голове возник образ той старушки. Было чтото в ней глубоко знакомое. Не только лицо, но и осанка, взгляд, тот брошь И вдруг, как вспышка, воспоминания вернулись.
Неужели это она? прошептал он. Тамара Васильевна?
Сердце его сжалось. Он вспомнил всё: школу, класс, её строгие, но добрые глаза. Как она объясняла математику, терпеливо разбирая каждую задачу. Как он, бедный ребёнок, жил с бабушкой в крохотной квартире, где порой не было даже хлеба. И она замечала его. Не позволяла ему чувствовать унижение. Придумывала «работу» помогать по дому, сажать цветы, чинить забор. И без промедления на столе появлялась еда. А хлеб её хлеб, испечённый в русской печи, с хрустящей коркой и ароматом детства.
Я должен её найти, решил он.
На следующее утро Павел не пошёл в офис. Оставил машину дома и пошёл к хлебному киоску, сердце билось, как у школьника перед экзаменом. Холод был тем же, но уже не пронзал так глубоко: в нём бушевала настоятельная нужда, согревающая сильнее любого пальто.
Он пришёл, когда продавщица ещё поднимала металлическую штору.
Вы вчера видели старушку с брошейцветком? спросил он, даже не поздоровавшись.
Торговка пожал плечами.
Пришла ещё на рассвете, оставила бутылки и ушла. Сказала, что не хочет мешать. Выглядит очень слабой.
Павел прошёл по соседним улицам, заглянул в арки, на скамейки в парке, где пенсионеры играют в домино. Спрашивал дворников, охранников банкоматов, цветочницу у угла. Никто не знал точных сведений; лишь слышалось, что «учительница» теперь живёт в подвале полуразрушенного дома на Садовой, где когдато стояла школа 17.
Он нашёл её там.
Тамара Васильевна сидела на сломанном табурете рядом с самодельной печкой из бочки. Подвал пахнул сыростью и дешёвым углем. На коробке, ставшей столом, лежал кусок тёмного твёрдого хлеба и чашка с тёплой водой.
Увидев его в дверях, она не удивилась. Просто поправила тот же самый брошь с облупившимися эмалевыми лепестками и тихо произнесла:
Павел Шатов Ты вырос.
Он опустился на колени, не раздумывая, как в детские десять лет, когда сдавал ей тетради на проверку.
Учительница почему вы мне ничего не сказали? Почему не искали меня?
Она улыбнулась той же уставшей улыбкой, которую он помнил с уроков алгебры.
Потому что ты уже полетел, птенец. А я я лишь ветвь, с которой ты оттолкнулся.
Павел взял её замёрзшие руки.
Теперь я буду той ветвью для вас. Навсегда.
Больших речей не потребовалось. Они были лишними.
В тот же вечер Тамара Васильевна вышла из подвала с небольшой картонной сумкой, а брошь аккуратно застегнула на новый пальто, которое Павел купил ей по дороге. Дома Жанна встретила её со слезами и объятием, которого сама не ожидала. Артём и Кирилл, сначала робкие, сели у её ног, пока она учила их делать бумажные кораблики «как встарь, когда реки были шире, а дети смелее».
Когда родилась дочь, её назвали Тамарой. Потому что есть долги, которые не оплатить деньгами, а только именами, произносимыми каждое утро при пробуждении.
На лацкане старого пальто старухи брошь продолжала блестеть, уже не как напоминание о тяжёлых временах, а как знак того, что жизнь иногда делает такие огромные круги, что ученик вновь оказывается перед учителем только теперь он держит мел в руке.