После похорон мужа мой сын вывез меня на лесную дорогу и сказал: «Здесь твоё место».
Я не плакала, когда клонили мужа к земле. Не потому, что не любила его мы прожилидолгих сорок два года, пережили и голод, и болезни, и радости редкие. Я не плакала, потому что слёзы застряли глубоко, как камень в горле. Их не вытекло ни у могилы, ни потом, когда соседка принесла кутью и сказала: «Ну что, Зинаида Петровна, держитесь». Я кивнула, улыбнулась и закрыла дверь.
Мой сын, Андрей, стоял рядом на помине. Высокий, статный, в дорогом чёрном костюме, который, вероятно, стоил дороже, чем моя полугодовая пенсия в рублях. Он держал меня под локоть, как полагается в приличной семье, но его рука была холодна не от погоды, а от обязанностей, словно я была лишь грузом.
На поминках он произносил тосты, красиво, громко, с паузами и размахом рук. Все кивают, восхищаются: «Какой сын! Какой красавец! Какой умница!» Я сидела в углу, глядела на него. Его лицо было знакомым и чужим одновременно: мои глаза, отцовский нос, чужая улыбка улыбка человека, который давно перестал быть моим.
Третий день после похорон он пришёл ко мне. Я варила кофе крепкий, как любил муж, с молоком, без сахара. Привычка осталась. Андрей села за кухонный стол, положил передо мной ключи от машины и паспорт.
Мама, сказал он, всё обдумал. Тебе будет лучше в пансионате в Солнечном районе. Тихо, уютно, уход хороший. Там воздух чище, люди такие же, как ты пенсионеры. Не нужно тебе одной в квартире сидеть. Ты же знаешь, как отец болел. Ты тоже можешь
Он не закончил. Я поняла, о чём речь: «Тебе стоит уйти, чтобы не мешать». Я молчала, пила горячий кофе, обжигая губы, но не дрожала, не кричала, не швыряла чашкой.
Квартира была его, а теперь моя. Папа оформил всё на меня ещё год назад. Ты же знаешь, он всегда думал обо мне, чтобы я не обижалась, чтобы не было споров. Я знала, что муж за год до смерти переписал всё на сына, даже не спросив меня. Я не возражала, думала: «Главное, сын рядом, заботится». Наивна была.
Ты одна там не справишься, продолжал он, ты устала, ты старая.
Последнее слово он произнёс почти с сочувствием, словно констатировал диагноз: я сломанная вещь, которую пора выбросить.
Когда? спросила я.
Он, кажется, ждал слёз, криков, угроз, а я просто спросила: «Когда?»
Завтра, утром, ответил он. Всё уже оформлено, вещи не нужно собирать, всё есть. Возьми только самое необходимое, не волнуйся, я буду навещать.
Он солгал. Я знала, что так не будет. Ни разу.
Утром он привёз меня на своём «Мерседесе». Я вышла с чемоданом, в котором лежали фотография мужа, паспорт, немного отложенных рублей и записная книжка с рецептами моих любимых блюд. Андрей открыл багажник, закинул мой чемодан, как мешок картошки, открыл заднюю дверцу. Я села, он даже не сказал «поехали», завёл машину и выехал.
Мы ехали молча. Город позади, потом пригород, потом лес. Дорога становилась грунтовой, с ямами. Я смотрела в окно: деревья, тишина, птицы, красота и страх.
Андрей, спросила я, а где именно пансионат?
Он не ответил сразу, потом бросил через плечо: «Скоро увидишь». Через двадцать минут свернул на узкую лесную тропу. Машина подпрыгивала по кочкам, я держалась за дверную ручку, сердце колотилось от предчувствия.
Он остановил машину, открыл дверь, я вышла. Вокруг ни души, ни домов, только густой, тёмный, безмолвный лес.
Твоё место, сказал он спокойно, даже довольным.
Что значит «мое место»? спросила я.
Как есть, ответил он. Ты сама понимаешь. Тебе будет лучше, тихо, спокойно, никто не будет тревожить.
Он поставил рядом сумку с едой на пару дней. «Ты же умная женщина, разберёшься», добавил он. Я застыла, в голове шум, будто выключили звук в мире.
Ты меня оставляешь? Здесь, в лесу? спросила я.
Он пожал плечами.
Не оставляю, просто отпускаю. Ты всё равно скоро уйдёшь. Зачем тебе квартира? Зачем город? Ты мне мешаешь. Честно, ты напоминание о том, что я должен чтото чувствовать, а не хочу.
Андрей! закричала я, я всё отдам! Квартиру, деньги, всё! Только не оставляй меня здесь!
Он нажал на газ, машина рванула вперёд, я упала, ударилась коленом о камень, кровью проступила колготка. Боль была не телесной, а внутри, в том месте, где когдато билось сердце.
Я открыла сумку, достала бутылку воды, бутерброды, шоколадку. Возможно, он решил, что я должна умереть не сразу, чтобы совесть не мучила. Съела шоколадку, выпила воды, поднялась, огляделась.
Вокруг только лес, ни дороги, ни тропинок, ни следов человека, лишь звериные дорожки и густая тишина, в ушах которой звенело. Я пошла туда, куда указывали глаза: к дороге, к реке, к смерти мне было всё равно.
Через час я нашла ручей, узкий и прозрачный. Пила водой ладонями, умывалась, глядела на отражение: седые волосы, морщины, пустые глаза. «Ты старая», услышала я в далёком эхе.
Ночь провела под ёлкой, свернувшись клубком, укрывшись пальто, дрожа не от холода, а от злости и обиды. Думала о муже, о его мятном чае, о том, как он держал меня за руку, когда было страшно. Я была выброшенной вещью, мусором.
Но я не хотела умирать здесь. Утром пошла дальше, шла весь день без цели, лишь чтобы не сойти с ума.
Третий день я нашла грунтовую дорогу. По ней шёл грузовик, водительпятьдесят лет, доброжелательный.
Бабушка, вам куда? спросил он.
В город, к сыну, ответила я первым, что пришло в голову.
Он кивнул, открыл дверь, сказал: «Садитесь, подвезу». Я села, молчала всю дорогу, он включил радио, звучала старая песня, я закрыла глаза, и слёзы, что не лились три дня, сейчас текли рекой.
Он остановился у автовокзала, протянул бутылку воды и бутерброд.
Не переживайте, всё наладится, сказал он.
Я кивнула, поблагодарила и вышла.
В городе я пошла в полицию, рассказала всё без прикрас, без слёз, только факты. Офицер записал, покачал головой.
Без доказательств мы ничего не можем сделать, сказал он. Вы же не были избиты, просто оставлены в лесу. Это не преступление по закону.
Я посмотрела на его погоны, на равнодушные глаза.
То есть он может так поступить снова? С кемто ещё? И ему ничего не будет?
Если нет доказательств, да, ответил он. Советую к юристу или соцслужбе, может, помогут с жильём.
Я вышла, дождь начал моросить, люди спешили, никто не смотрел на старушку с сумкой. Я зашёл в библиотеку, подключил бесплатный интернет, писала письма в прокуратуру, в комиссию по правам человека, в СМИ, в блоги.
Через неделю позвонила молодая журналистка из местной газеты.
Зинаида Петровна, расскажите всё, будем публиковать, люди должны знать.
Я рассказала без прикрас, только факты. Статья вышла через три дня: «Сын бросил мать в лесу: «Твоё место здесь»». Моя фотография с поминок серая одежда, пустые глаза. Сотни комментариев, тысячи репостов, возмущение, слёзы, требования наказания.
На следующий день позвонил Андрей.
Мама, дрожал голос, что ты наделала?!
Живу, ответила я.
Ты меня убиваешь! Меня уволили! Жена ушла! Детям стыдно в школу ходить! Ты понимаешь, что натворила?!
Понимаю, сказала я. Ты бросил меня в лесу, я рассказала миру. Справедливо.
Я приеду, заберу всё: квартиру, деньги, всё!
Поздно, ответила я. Мне не нужна твоя квартира. Хочу, чтобы ты понял, что мать не мусор, старость не приговор, человек не вещь.
Он замолчал, потом заплакал, впервые в жизни.
Прости, прошептал он.
Прости, сказала я. Принеси цветы, а не деньги. Скажи: «Мама, я люблю тебя», и я поверю, если будет искренне.
Через неделю он приехал с жёлтыми тюльпанами, моими любимыми, встал на колени, плакал, целовал руки. Я посмотрела на его слёзы, страх, раскаяние.
Встань, сказала я. Я не Бог, я мать, и я прощаю.
Сейчас я живу не в пансионате, а в небольшой квартире у моря, с балконом, чайками и солнцем. Андрей навещает меня каждую неделю, привозит еду, цветы, рассказывает о детях, работе, жизни. Он изменился или притворяется мне всё равно. В его глазах вижу страх потерять меня снова, страх остаться без прощения.
Я не вернулась к нему, не живу под одной крышей, но и не оттолкнула его, потому что верю, что у каждого есть шанс искупить грехи, даже у сына, бросившего мать в лесу.
По вечерам выхожу на балкон, смотрю на море, думаю о муже, как бы он гордился мной, не за то, что выжила, а за то, что не ожёсточилась, не сломалась, не стала той, какой он хотел: тихой, покорной, забытой.
Я живая, сильная, мать. Моё место не в лесу, не в пансионате, а где я сама решу.
Сегодня у моря, завтра в горах, а может, в новой квартире с внуками, сыном и тюльпанами на подоконнике.
Потому что я не вещь, не обуза, не «старая». Я человек, у меня право на жизнь, на любовь, на уважение.
Даже если меня бросили в лесу, даже если сказали: «Твоё место здесь», я выбрала своё место. И это моё право.
