Когда мне исполнилось тридцать, я вдруг ощутила, что моя жизнь превратилась в бесконечную паузу. Днём я сидела в небольшом ITофисе, поправляла тексты на сайте, ставила запятые, придумывала лаконичные подписи к кнопкам. Вечером возвращалась в съёмную однушку на седьмом этаже, откуда открывался лишь вид на серую стену соседнего дома и узкую полоску неба. У меня был парень Антон, программист из того же отдела, но наши отношения уже год как застряли между «просто встречаемся» и чемто более определённым.
Мы виделись пара раз в неделю: иногда он оставался у меня, иногда я к нему в его аккуратную, почти безличную квартиру с белыми стенами и телевизором, который почти до пола достаёт. Разговоры всё чаще сводились к проектам, сериалам и тому, где выгоднее покупать продукты. Когда зайти за разговором о будущем, Антон отшучивался или говорил, что сейчас «не время торопиться».
Я кивала, но внутри каждый раз сжималось чтото. Точно не могла сформулировать, чего хочу. С одной стороны пугала мысль о браке и детях, о том, что придётся чтото лишаться. С другой эта протянувшаяся неопределённость вытягивала меня до предела.
В начале апреля мама позвонила и сказала, что надо разобрать старые вещи у бабушки. Квартиру собирались сдавать, а часть мебели и посуды продать. Бабушка умерла осенью, и всё это время никому не приходилось открывать её шкафы и антресоли.
Ты же у нас самая аккуратная, сказала мама. Я до вечера на работе, тётя Нина приедет помочь, но ей тяжело таскать коробки. Съезди, посмотри, что можно выбросить.
Я согласилась без особого энтузиазма. Бабушку я любила, но в последние годы она жила в своём мире, путала имена, забывала, кто вчера был в гостях. Воспоминания о ней больше пахли вареньем и шелестом старых газет, чем разговорами.
В субботу утром я поехала в её квартиру. Дом панельный, девятиэтажный, в подъезде пахло пылью и старыми вещами. Дверь скрипнула, как обычно. Внутри всё было так же, как осенью: потёртый ковер, серый диван, покрытый пледом, стеклянные серванты.
Тётя Нина уже стояла в тёмносинем халате, с тряпкой в руке, раздавая приказы, куда складывать книги и посуду.
Фотоальбомы не выбрасывай, сразу сказала она. Их мама бережно хранила.
Я кивнула и взялась за нижнюю полку серванта, где в глубине лежали старые папки и коробки. Пыль щекотала нос, когда я вынимала стопки пожелтевших конвертов.
Среди тетрадей и открыток нашлась небольшая деревянная рамка с фотографией. Стекло было слегка мутным, но лица различались чётко. На снимке была бабушка, лет тридцатьпять, в светлом платье с мелким рисунком, стоящая в парке. Рядом мужчина в военной форме, без фуражки, с короткими тёмными волосами, смотревший в сторону фотографа, а она в его сторону. Взгляд её был какимто особенным, чего я раньше не замечала.
Я перевернула рамку. На обороте выцветшими чернилами было написано: «Лида и Коля. 1947». Ниже неразборчивые буквы, будто ктото собирался дописать и передумал.
Тёт Нина, а это кто? спросила я, показывая рамку.
Тётя Нина посмотрела и на секунду замерла, будто задержало дыхание.
Ой, это старье, быстро сказала она и отвернулась. Сложи к остальным.
Но здесь бабушка и какойто Коля. Я про него не слышала.
Мало ли с кем она фотографировалась, отмахнулась она. Потом разберём. Ты лучше посмотри, там внизу альбомы, не перепутай с журналами.
Тон её был слишком поспешным. Любопытство закралось в меня. Я ещё раз вгляделась в лицо мужчины ничего знакомого, но то, как бабушка смотрела на него, не давало отвести взгляд.
Вечером я забрала коробку с фотографиями и письмами, сказав, что дома всё разложу. Тётя Нина лишь махнула рукой.
Делай, как считаешь. Мне эти бумажки уже ни к чему.
Вернувшись в свою однушку, я поставила коробку на стол и просто смотрела на неё. Антон написал, что не сможет приехать, у него срочный дедлайн. Я ответила «ладно» и выключила звук.
Квартира заполнилась шорохом бумаги, когда я перебирала снимки: бабушка в школьной форме, мама в вязаной шапке, дачный стол с незнакомыми людьми. Фотография с мужчиной в форме лежала чуть в стороне, опираясь рамкой о стену.
Я поймала себя на том, что всё время бросаю на неё взгляд. В конце концов вынула рамку и поставила перед собой.
«Лида и Коля. 1947». Семья всегда говорила, что бабушка Лидия вышла замуж за дедушку Виктора в конце сороковых. О войне рассказывали мало, лишь общие фразы. Дед погиб, когда маме было пять. О других мужчинах в жизни бабушки я ничего не слышала.
Я сделала пару снимков на телефон, чтобы потом показать маме, и убрала рамку в сторону. Но уснуть той ночью не получалось. В голове крутились вопросы, которых раньше не было.
На следующий день я заехала к маме. Она жила в двух остановках от метро, в двушке с балконом, заваленным цветочными горшками.
Ну что, разобрали? спросила мама, ставя на стол чай и печенье. Нина не ворчала?
Ворчала, но терпимо, ответила я и достала из сумки фотографию. Мам, ты знаешь, кто это?
Мама взяла рамку, прищурилась, но быстро вернула обычное выражение.
Это твоя бабушка. Ты что, не узнаёшь?
А мужчина?
Какой мужчина? сделала вид, что разглядывает фон. А, этот. Не помню. Наверное, ктото из знакомых. Тогда все фотографировались.
Тут подписано: «Лида и Коля». Ты про него никогда не рассказывала.
Мама поставила рамку на стол и взяла чашку.
Да мало ли. У мамы была молодость, свои друзья. Что теперь вспоминать?
Но ты же наверняка слышала, кто он. Он в форме, 1947 год. Может, фронтовой товарищ?
А тебе зачем? её голос стал жёстче. Человека уже давно нет, и мамы тоже. Что копаться в прошлом?
Я почувствовала упрямство внутри.
Просто интересно. Я поняла, как мало знаю о бабушке. Она почти ничего не рассказывала.
Значит, не хотела, отрезала мама. Некоторые вещи лучше оставить в покое.
Я встала и пошла на кухню заваривать чай. Разговор явно закончился.
Я сидела, глядя на фотографию. Меня задело не столько отсутствие ответа, сколько эта резкая оборона. Если бы это был просто знакомый, мама бы так не реагировала.
По дороге домой я открыла в телефоне снимок оборота фотографии и увеличила надпись. Под «Лида и Коля. 1947» внизу проступали едва заметные буквы «Июнь». Больше разобрать не удалось.
В последующие дни работа шла как обычно, но мысли всё возвращались к мужчине в форме. На перерывах я ловила себя за тем, что разглядываю его лицо на экране телефона, пытаясь угадать, какой он был.
Антон несколько раз предлагал встретиться, но всё время находились какието дела: тренировка, встреча с друзьями, срочная правка кода. Я соглашалась переносить, но каждый раз ощущала всё большую усталость.
Однажды вечером, листая коробку с письмами, я вспомнила снимок, где бабушка с подругами стояла у дома с вывеской «Дом культуры железнодорожников». Подпись гласила: «Калинин, 1949». Значит, после войны бабушка какоето время жила там.
Я включила ноутбук и поискала информацию о Калинине. На краеведческом форуме обсуждали послевоенные годы, списки погибших и пропавших без вести. Я подумала, что если Коля был военным, его фамилия могла быть в тех списках, но фамилия у меня отсутствовала.
В выходной позвонила тёте Нине.
Тёт Нина, а бабушка после войны жила в Калинине?
Да, какоето время. Их эвакуировали туда, и они оставались, пока не вернулись. Что?
А ты про Колю ничего не помнишь? Тот, кто на фотографии с ней.
В трубке повисла пауза.
Ты всё про этого Колю, вздохнула она. Слушай, Алёна, оставь это. Мало ли, что было. Война, голод, люди приходили и уходили.
Но ты же чтото знаешь.
Знаю, но не хочу говорить. Не изза тайны, а потому, что мне больно вспоминать. И маме бы не понравилось, что мы её прошлое разбираем.
Я не хочу никого осуждать, тихо сказала я. Мне просто важно понять, какой была бабушка. Не только старой, которую я помню.
Тётя Нина усмехнулась, но всё же согласилась встретиться в воскресенье, без мамы, чтобы поговорить.
Весь week я ходила как на иголках, механически исправляла чужие тексты, а вечером перебирала письма, надеясь найти хоть упоминание Коли. В конвертах были в основном открытки от подруг и редкие письма от дедушки Виктора.
В четверг Антон предложил съездить летом на море.
Можно взять горящий тур, сказал он по телефону. На две недели. Ты же планировала отпуск.
Планировала, ответила я. А дальше?
Что дальше? он не понял.
Ну, поедем, отдохнём, а потом?
Он помолчал.
Потом будет осень, проекты, работа, жизнь, сказал наконец. Всё как обычно.
Я почувствовала знакомое раздражение.
Ладно, обсудим потом, сказала и отключилась, сославшись на дела.
В воскресенье я поехала к тёте Нине. Её старый кирпичный дом стоял недалеко от парка, в квартире пахло жареным луком и свежим бельём. На стенах висели коврики с оленями и фотографии детей.
Проходи, сказала тётя, поправляя очки. Чай будешь?
Мы сели за кухонный стол, она поставила передо мной чашку, сама присела напротив, руки сложив.
Значит, про Колю хочешь знать, начала без предисловий. Но потом маме расскажи аккуратнее, она это пережила посвоему.
Я кивнула, чувствуя, как сухость во рту.
Мама твоя родилась в Москве, продолжала тётя. А до этого они с Лидой жили в Калинине. Лида туда попала в эвакуации, познакомилась с Колей. Он был лейтенант, раненый, лежал в госпитале, потом оставили в части, вроде комендантской.
Она сделала глоток чая и помолчала.
Они любили друг друга, прошептала она. Я была маленькой, но помню, как он приносил шоколад, который тогда вряд ли найти можно было. Лида смеялась с ним. Я её такой больше не видела.
Почему он не стал моим дедушкой? спросила я, чувствуя тяжесть в груди.
Потому что его забрали, сказала тётя, глядя в окно. В 1947м прошли проверки, фильтрации. У него брат попал в плен, и его вызвали. Он ушёл и не вернулся. Лида писала запросы, а им говорили: переведён тудато, потом тудато. Затем перестали отвечать.
Я сжимала кружку.
Его арестовали?
Скорее всего. Тогда многих забирали, особенно тех, кто вернулся с фронта и имел родственников в плену. Точно мы не знали, письма от него перестали приходить.
А бабушка она его ждала?
Сначала да. Год ждала, потом второй. Потом ей сказали, что лучше не высовываться, мол, если будешь часто ходить, и тебя тоже найдут. У неё уже был ребёнок на руках. Отец наш погиб на фронте, она одна нас тянула. Ей советовали выйти замуж за «надёжного» за Виктора.
За дедушку Виктора.
Да. Он работал на заводе, был партийным, нормальный мужик, не пьянствовал, нас не обижал. Но Лиду он не любил так, как Коля. И она его тоже. Они жили как будто правильно, но без того огня.
Тётя Нина вздохнула.
Мама твою родилась через год после их свадьбы. О Коли в доме старались не говорить. Время было тяжёлое, лучше забывать. Лида спрятала его фотографии в дальний ящик, одну, видимо, оставила в рамке.
Мама знала?
Знала. Она нашла письма, когда была подростком. Лида тогда накричала, сказав, что это «старые глупости». Но ребёнок не дурак, понял, что у мамы была другая жизнь, другая любовь, и что эта любовь закончилась не по её воле.
Я ощутила, как в горле образовался ком. Жаль было и бабушку, и маму, и этого незнакомого мужчину в форме.
Почему мама так резко реагирует? спросила я. Прошло столько лет.
Потому что она всю жизнь живёт с ощущением, что её отец не тот, кого мама любила больше всего, её голос стал глухим. Она говорила: «Получается, я помеха. Если бы не я, мама могла бы ждать Колю». Дети так думают, хотя это глупо. И когда она выросла, это чувство осталось, поэтому она держится за «правильную» семью, за то, как надо. Любое напоминание о Коле ей как нож.
Я вспомнила, как мама говорила о долге, о том, что «главное семья», что «не нужно придумывать себе страсти, нужно жить спокойно». Эти фразы теперь звучали иначе.
А бабушка она жалела? тихо спросила я.
Кто её знает, пожала тётя плечами. Она никогда прямо не говорила. Но иногда, когда думала, что я не вижу, доставала из ящика письмо и сидела с ним. Лицо её в те моменты было живое и грустное. Думаю, она и любила, и жалела, и боялась. Люди тогда многое боялись.
Мы помолчали. За окном проехала машина, в кухне тикали часы.
Ты не злись на маму, сказала тётя наконец. Она посвоему права. Не всё нужно вытаскивать наружу. Но и делать вид, что ничего не было, тоже неправильно. Ты узнала и хорошо. Может, теперь сможешь шире смотреть на всё.
По дороге домой я долго шла пешком, не спускаясь в метро. В голове крутились обрывки рассказов тёти, образы: бабушка с письмом в руках, мамаподросток, нашедшая эти письма, мужчина в форме, исчезнувший в коридЯ открыла окно, вдохнула холодный вечерний воздух и, глядя на мерцающие огни города, поняла, что пришло время писать свою собственную историю.
