Знаешь, Игорь начал терять даже простые вещи. Сначала он забыл, какой йогурт наш сын любит больше с клубникой или с персиком. Потом не вспомнил, в какой день недели у Максима занятия по плаванию. А потом, выезжая с парковки у дома на Тверской, на секунду не понял, на какой передаче обычно трогается.
Внутри всё замёрзло от паники, и он несколько минут сидел, крепко сжимая руль, будто боясь заглянуть в зеркало.
Вечером он рассказывает об этом Алёне:
Что-то со мной не так, в голове всё как в тумане.
Алёна кладёт ладонь ему на лоб, потом на щеку такой же, как десять лет назад, привычный жест.
Ты просто переутомился, Игорь. Спишь мало, работаешь слишком много, говорит она.
Я хотел крикнуть: «Это не усталость! Это как стирать человека кусок за куском!», но промолчал. Страх в её глазах казался страшнее моего собственного.
С тех пор он всё записывает в блокнот.
Сегодня четверг.
Забрать Максима в 17:30.
Купить хлеб «Бородинский», а не «Тульский». Алёна не ест «Тульский».
Позвонить маме в воскресенье в 12:00, обязательно спросить про давление.
Телефон стал его продолжением. Без него он чувствует себя как будто лишён тела, просто часть знакомого пространства.
Однажды он действительно потерялся. Не в лесу и не в чужом городе, а в своём районе, где жил семь лет. Идёт привычным маршрутом от станции метро «Тимирязевская», думает о делах, поднимает голову и не узнаёт угол. Аптека, где он каждый раз покупал лекарства, исчезла, вместо неё яркая вывеска кофейни, которой здесь никогда не было.
Игорь замер, чувствуя холодный пот под рубашкой. Люди шли мимо, будто ничего не случилось. Мир стал чужим и безразличным. Он достал телефон, дрожащими пальцами открыл карту. Синяя точка мигала на незнакомой улице. Вбил свой домашний адрес и пошёл, слепо следуя за голосом навигатора, будто ребёнок, впервые отправленный в магазин один.
Вернулся домой лишь через три часа. Алёна молча поставила перед ним чашку чая. Её молчание было тяжелее любой истерики. Он не знал, как избавиться от стыда.
Я записала тебя к неврологу, наконец сказала она, не глядя в глаза, в среду, в четыре. Я с работы уйду, схожу с тобой.
Он кивнул, проглатывая комок в горле. Мысль о белых халатах, о «ранних признаках» и «возрастных изменениях» заставляла душу дрожать. Теперь ему придётся стать «пациентом», о котором говорят в третьем лице.
В среду утром, пока Алёна собиралась в ванной, Игорь машинально взял её телефон, чтобы посмотреть погоду. На его экране открылись вкладки:
Деменция. Ранние симптомы у мужчин 45 лет.
Как вести себя с супругой, у которой проблемы с памятью.
Группы поддержки для семей.
Оформление опекунства.
Он бросил телефон, как будто тот обжёг ему руку, и сел на край кровати, задыхаясь. Это было не просто медицинское заключение, а приговор их совместной жизни. Она уже не видела в нём мужа, а лишь проблему, объект ухода.
День в поликлинике прошёл, как в глухой коробке. Он отвечал на вопросы, проходил тесты: «Назовите три слова: яблоко, стол, монета. Запомните их». Свет фар от лампы едва освещал его, а в голове всё крутилось вокруг одного слова опекунство.
Когда они вышли, уже смеркалось. Алёна крепко взяла его за руку, почти судорожно.
Доктор сказал, что ничего критичного, просто перенапряжение, надо больше отдыхать. Поедем домой, я разогрею суп, будет что поесть
Он смотрел на её профиль, на сжатые губы, на морщинку тревоги у глаза. Она играла роль любящей жены, верящей в лучшее, но он видел её страх, усталость, бесконечную вереницу дней, когда он будет всё больше ребёнком, а она сиделкой.
Подойдя к машине, Алёна протянула ему ключи.
Давай ты. Ты же лучше паркуешься.
Тест оказался простым и безжалостным. Он сел за руль, включил зажигание и забыл, где находятся поворотники. Рука висела в воздухе, не находя привычного рычага. Он закрыв глаза, глубоко вдохнул.
Алё проговорил он, я не могу…
В тишине салона его слова звучали как приговор. Он ожидал упрёков, слёз, может, хотя бы утешительных слов. Но Алёна просто открыла дверь, обошла машину, подошла к нему, мягко коснулась плеча.
Подвинься.
Он скрылся на пассажирское сиденье. Она села за руль, пристегнулась и плавно тронулась. На светофоре лишь один раз её ладонь слегка коснулась щеки, и всё прошло так быстро, как вспышка.
Смотрев в окно, он видел мелькающие огни чужого города и понимал, что забывает не только дорогу домой, а дорогу к себе самому. Алёна всё больше становилась доброй, уставшей незнакомкой, которая вёзет его кудато, не зная, куда.
И самая страшная часть была в её молчании в том, что она, кажется, уже смирилась с этим маршрутом.
Тихая война с болезнью, с собой и с тем, что осталось от их семьи, началась.
Алёна внедрила новую систему. На холодильник повесила большой календарь с жирными отметками: «Анализы», «Невролог», «ЛФК». На дверцы шкафов стикеры с их содержимым. Купила табуреткуорганайзер, каждый утренний час раскладывала витамины, ноотропы, успокоительные. Каждый час звонила, контролируя его передвижения, занятия, приём лекарств и даже мысли.
Сын Максим, десятилетний мальчишка, почувствовал напряжение раньше, чем понял его причину. Он стал необычно тихим. Однажды Игорь, помогая ему с математикой, впал в ступор перед простейшим уравнением. Цифры плясали перед глазами, не складываясь в смысл. Максим посмотрел сначала на отца, потом на Алёну, испуганно.
Алёна быстро подсела:
Папа просто устал, дай я
Максим кивнул, но отстранился. В его взгляде появилась осторожность, будто папа превратился в хрупкий, непредсказуемый предмет.
С тех пор они почти перестали ссориться. Раньше могли накричать друг на друга изза немытой посуды, хлопнуть дверью, а через час, обнявшись, смеяться над своей глупостью. Теперь Алёна лишь вздыхала и молча мыла посуду за ним. Её терпение казалось ему добродетелью тюремного надзирателя безупречной и убийственной. Он ловил себя на мысли, что ждёт её срыва.
Когда же это кончится?! думал он, представляя её крик. Но она держалась, и это пугало его сильнее всего.
Однажды вечером, когда Игорь в пятый раз за час спросил, выключил ли он утюг, Алёна тихо сказала, глядя мимо него:
Игорь, я так устала, что боюсь уснуть за рулём, везя Макса в школу.
В её голосе не было упрёка, лишь простая констатация факта. И от этой простоты ему стало только хуже.
В какойто момент Игорь решил записывать всё, что связано с Алёной, чтобы не забыть.
Алёна смеётся, запрокидывая голову, когда ей действительно смешно.
На левой ключице у неё родинказвёздочка, которую она прячет.
Когда она сильно устала, морщит переносицу, даже во сне.
Любит кофе с корицей.
Обожает старую кофту.
Он ловил эти крошки, как утопающие обломки корабля, понимая, что скоро может забыть не только дорогу домой, а и то, почему этот дом был для него домом, почему он любит эту женщину. И тогда она превратится в простую сиделку. Писание помогало ему сохранить её в памяти, и, как ни парадоксально, возвращало к нему чувства не прежнюю страсть, а острую, щемящую нежность к деталям, которые раньше проходили мимо.
Алёна увидела блокнот, когда он оставил его на столе. Пролистала, прочитала про смех, родинку, морщинку. И расплакалась впервые за долгие месяцы не от усталости, а от пронзительного узнавания.
В тот вечер она не стала разогревать ужин. Она взяла его за руку, но уже не как к врачу, а иначе, неуверенно, и сказала:
Пойдём в ту пиццерию, где мы были после первого свидания. Если помнишь, какую пиццу ты тогда заказывал.
Он посмотрел на неё, и в его глазах, помутневших от страха и таблеток, вспыхнула искра не памяти, а чегото другого.
С ветчиной и грибами, тихо сказал он. А ты вегетарианскую, с ананасами. Ты тогда сказала, что это экзотично.
Она сжала его руку и кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
Это не было исцелением. Болезнь никуда не делась. Завтра он мог забыть, как завязывать шнурки. Сын мог снова отстраниться. А она сорваться. Но в тот вечер, за липким столиком, они ненадолго перестали быть пациентом и сиделкой. Они снова стали Игорем и Алёной, которые потерялись, но в тишине между словами снова нашли друг друга.
Пиццерия оказалась яркой, шумной, не той уютной забегаловкой из воспоминаний, а глянцевой точкой с неоновыми вывесками и громкой музыкой. Игорь нервно теребил салфетку, глаза метались по меню, ища знакомые названия. Пицца «Ветчинагрибы» называлась както иначе. Он растерялся.
Закажи то, что хочешь сейчас, тихо сказала Алёна. В её голосе не было раздражения, только понимание, страшное, выстроенное из многих лет совместных битв.
Он кивнул, указал пальцем на первую попавшуюся картинку. Она заказала вегетарианскую. Когда принесли блюдо, Игорь откусил и замер.
Не то, пробормотал он. Совсем не то.
Вкус другой? спросила Алёна.
Нет. Я не помню тот вкус. Он положил кусок обратно, глядя на него с потерянным отчаянием, что её сердце сжалось.
Боль была не в рецепте, а в том, что память о их первом свидании тёплой, пахнущей дрожжами, полной надежд исчезла. Остаётся лишь смутная тень и запись в блокноте: «Мы были там. Было хорошо».
Игорь отодвинул тарелку.
Давай просто посидим, предложил он. И впервые за долгие месяцы это прозвучало не как капитуляция, а как просьба равного. Просто сидеть рядом.
Алёна медленно протянула руку, накрыла своей ладонью его ладонь, не сжимая, а лишь касаясь.
После этого всё изменилось и в то же время не изменилось. Календарь на холодильнике всё так же висит, таблетницы заполняются. Но теперь, перед тем как дать утреннюю порцию таблеток, Алёна спрашивает: «Как спалось? Голова не болит?», как любимая женщина, а не как медсестра.
Он отвечает: «Сны странные, как будто в доме из стекла, все комнаты видны, а дверей нет». Она слушает, кивает. И в такие моменты болезнь перестаёт быть врагом, а становится тяжёлой ношей, которую они несут вдвоём.
Сын, Максим, стал их барометром. Он видит, как мама перестала вздрагивать, когда папа забывает. Когда Игорь просит: «Макс, напомни», в этом нет унижения, лишь просьба о помощи. Однажды он принёс из школы рисунок их троих, держась за руки, под ярким солнцем, подпись: «Моя семья. Мы сильные». Игорь повесил его на холодильник над графиком приёма таблеток.
Но болезнь не исчезает. То отступает, давая ложную надежду, то наносит удары в самые неожиданные места. Однажды утром Игорь проснулся и не узнал Алёну. Он смотрел на неё, лежащую рядом, и в груди холодный ужас непонимания: кто она? Что делает в его кровати?
Алёна, не шокированная, но с бесконечной грустью, тихо сказала:
Игорь, это я, твоя жена.
Он молчал, дыхание частое.
У тебя в блокноте есть запись про родинкузвёздочку, хочешь, покажу? спросила она спокойно, как будто разговаривает с испуганным животным. Он кивнул. Она сняла майку, показала родинку на ключице. Он посмотрел в блокнот, сравнил, и туман в его глазах постепенно исчез, сменившись стыдом и тяжёлым горем. Он шепнул:
Прости, я
Не надо, перебила её, всё ещё не глядя в глаза. Просто лежи. Всё хорошо.
Она пошла варить кофе, руки дрожали. Это было не «хорошо», а новый уровень забыть лицо, забыть любовь всей своей жизни. Когда она вернулась с двумя кружками, он уже сидел на краю кровати и быстро писал в блокнот.
Утро. Проснулся. Испугался. Увидел звёздочку на её ключице. Узнал. Это Алёна. Моя. Любимая. Запомнить любой ценой.
Он не написал «жена», а «любимая». Алёна сделала глоток крутящего кофе, пытаясь прогнать комок из горла. Слёзы и обида были бесполезны.
Осталось лишь его отчаянные записи и её молчаливое присутствие рядом. Она села ближе, прижалась плечом к его.
Кофе остынет, сказала просто. И он, всё ещё бледный, кивнул, взяв свою кружку, пальцы обхватили её, ища тепло, ищя связь с реальностью.
Впереди будет ещё много таких утра, потерь маленьких и больших. Может, блокнот скоро перестанИ когда последний луч света исчез за горизонтом, Игорь, держась за руку Алёны, понял, что даже в забывчивости их любовь всё ещё держит их вместе.