20 февраля 2025года.
Я проснулся за минуту до будильника, в комнате ещё полумрак, а за шторами скользил февральский серый свет. Спина ноет от сна, пальцы слегка отёкли, как обычно по утрам. Сел на край кровати, подождал, пока головокружение уйдёт, и только потом встал.
На кухне было тихо. Марина уже ушла на пробежку как делала последние несколько лет, после того как проверили уровень холестерина. Я включил чайник, достал две чашки из шкафчика, одну убрал, ведь по утрам она всё равно пьёт лишь воду.
Пока вода кипела, проверил телефон. В семейном чате ничего нового, лишь фотографии внука от сына, присланные вчера вечером. Маленький мальчик в детском саду держит в руках картонную ракету. Я невольно улыбнулся, ощущая теплое чувство: ради него я терплю пробки, отчёты, бесконечные планёрки.
Работа поддерживает меня уже двадцать восемь лет отдел кадров в районной поликлинике. Сначала я был младшим инспектором, потом стал ведущим специалистом. Лица врачей и медсестёр менялись, приходили новые главврачи, а я оставался. Я знаю, у кого какие дети, в каком браке кто, кому нужно подсказать по отпуску, а кого надо напомнить принести справку.
Последние годы стали тяжелее: бумажные дела ушли в электронные системы, отчёты множатся, сверху требуют цифры и таблицы. Я ворчу, но осваиваю новые программы, записываю пароли в блокнот, храню аккуратные папки на рабочем столе. Мне нравится ощущать, что я нужен, что без меня весь этот тихий хаос развалится.
Налил себе чай, добавил ломтик лимона, сел у окна. Во дворе дворник сгонял снег к обочине, редкие машины выезжали из двора. Я представил себя через десятьпятнадцать лет, глядящего на тот же двор уже с балкона, закутанного в тёплый халат. Возможно, рядом будет сидеть внук постарше, постукивающий ногой и спрашивающий, почему снег такой серый.
Эту картину я держал в голове давно. Летом к ней добавилась дача с облупившимся домиком, грядки, где я ворчал, поливая укроп, а вечером сидел у мангала и спорил с Мариной о количестве соли в шашлыке. Старость казалась понятной, хоть и не радостной своей.
Входная дверь щёлкнула, и по коридору прозвучали шаги в кроссовках. Марина вошла на кухню, потянула воздух носом.
Опять чай без сахара? спросила она, вытирая шею полотенцем.
Врач сказал, поменьше сладкого, напомнил я.
Она усмехнулась и налила себе воду из фильтра. У неё уже чуть поседели виски, лицо стало более сухим, но я всё ещё помню её острые скулы и уверенный взгляд. Сейчас я чаще вижу усталость и скрытое раздражение, которое она старается скрыть.
Сегодня задержусь, сказал я, глядя в окно. Вечером не жди с ужином.
Опять совещание? спросила она. Или твои курсы английского?
Не курсы, а занятия с преподавателем, ответил я, морща лоб.
Она кивнула, но в её глазах отразилось недоумение. В моём животе сжалось в последние недели было много полупредложений, недосказанностей. Слова, которые мы не произносим, висели в воздухе плотнее любого разговора.
Я надел пальто, проверил, закрыто ли окно в спальне, и, привычным жестом, взял связку ключей. Металл холодил ладонь эти ключи были со мной столько лет, что я почти не думал, как часто перекладываю их из сумки в карман и обратно. Дом, машина, дача, почтовый ящик маленький набор уверенности.
В маршрутке было тесно. Люди молча смотрели в телефоны, кто зевал, кто тихо ругался изза частых остановок. Я прижался к сумке и думал о дне: к обеду позвонить маме, спросить, как давление. Ей семьдесят три, живёт в соседнем районе и упорно отказывается переезжать к нам или хотя бы ближе к сыну.
Я всё знаю, повторяла я себе. В аптеке, в магазине, в поликлинике. Куда я поеду?
Я кивнул себе и ощутил привычные стены, знакомые лица, маршрут до остановки, который можно пройти с закрытыми глазами. От этого зависело чувство, что я ещё на своём месте.
В поликлинике пахло хлоркой и лекарствами. На входе охранник кивнул. В коридорах толпились пациенты, кто спорил с регистратурой, кто смотрел на часы. Я прошёл в свой кабинет, снял пальто, включил компьютер и пошёл за кипятком.
В отделе кадров стояло три стола, шкаф с личными делами, старый принтер, гудящий и жующий бумагу. Моя коллега, девушка лет тридцати, раскладывала бумаги по папкам.
Утро, бросила она. Слышала новость?
Какую? поставила я кружку на стол и села.
Главврач собирает всех руководителей отделов в десять. Говорят, будет про оптимизацию.
Слово повисло, как сквозняк. Я почувствовал, как в груди сжалось: оптимизация в последние годы означала лишь одно сокращения.
Может, опять отчёт новый, попыталась отмахнуться.
Может, неуверенно сказала она.
Работа пошла вразвалочку: врачи приходили с заявлениями, спрашивали про отпуска. Я механически объясняла, ставила подписи, ввела данные в систему. Мысли возвращались к слову, прозвучавшему утром.
В десять меня вызвали в актовый зал вместе с начальником отдела кадров. Там уже сидели заведующие отделениями, старшие медсёстры. Главврач, мужчина лет шестидесяти, вышел к трибуне, поправил галстук.
Он говорил о реформе, новых стандартах, необходимости «повышения эффективности». Я слушала, как сквозь вату. Затем прозвучало, что штатное расписание будет пересмотрено, часть функций объединят, гдето будут «избыточные единицы».
Конкретные решения примут в ближайший месяц, сказал он. Руководители получат списки должностей, подлежащих сокращению.
Слово «должностей» грохнуло тяжело. Я поймала взгляд начальника отдела кадров, который быстро отвернул глаза.
После собрания я вернулась в кабинет, где коллега уже знала всё новости разлетаются мгновенно.
Думаешь, нас заденет? спросила она, теребя ручку.
Не знаю, ответила я. У нас и так не хватает персонала.
Но если объединят с бухгалтерией не договорила она.
Я вспомнила, как в соседней поликлинике сократили одного кадровика, оставив троих работать вдвоём. «Справятся», сказали тогда.
Я попыталась вернуться к делам, но цифры расплывались. Перед обедом я зашла к начальнику отдела кадров.
Можно минутку? спросила я, приоткрыв дверь.
Он кивнул, не отрываясь от монитора.
Ты слышал? начала я.
Слышал, коротко ответил он.
Наш отдел запнулась я.
Он наконец посмотрел на меня. Взгляд был усталым.
Пока ничего конкретного не знаю. Ждём распоряжения сверху. Как будет информация, сообщу.
Я кивнула и вышла. В коридоре стало жарко, хотя я была в тонком свитере. В голове всплыл возраст пятьдесят. Не сорок, когда ещё можно было пробовать новое. Не тридцать, когда можно было рисковать. Пятьдесят.
Дом я пришла позже, чем обычно: в маршрутке застряла в пробке, глядя в окно, не видя улиц. Мысли крутились: если меня сократят, где найдут работу женщине моего возраста, пусть и с опытом? В частную клинику? В колледж? И готова ли я начинать всё сначала, учить новые программы, вливаться в чужие коллективы?
Муж пришёл около девяти в костюме, который надевал на важные встречи. Снял пиджак, аккуратно повесил, затем прошёл на кухню.
Ты уже ужинала? спросил он.
Ждала тебя, ответила я. Разогреть суп?
Не надо, я поел, сказал он и налил себе чай. У нас сегодня было собрание.
У нас тоже, сказала я. О сокращении.
Он поднял брови.
Тебя?
Пока не знаю. Сказали, штат будут пересматривать.
Он помолчал, потом сел напротив.
У меня тоже новости, сказал он. Предложили контракт за границей.
Я сначала не поняла.
Где за границей?
В Германии. Филиал компании запускает новый проект, нужен человек с опытом, на дватри года.
Я смотрела на него, не чувствуя лица.
Ты согласился? спросила я.
Я сказал, что подумаю, ответил он. Но, честно, это серьёзный шанс. И по деньгам, и по опыту.
Слова о зарплате ударили сильнее всего. Деньги всегда были тем аргументом, который трудно оспорить: квартира, ремонт, помощь сыну с ипотекой, лекарства для мамы. Всё это стояло за сухой фразой.
На дватри года, повторила я. И что я буду делать в эти дватри года?
Он отвернулся.
Можно обсудить варианты. Ты можешь поехать со мной. Там тоже нужны специалисты по персоналу. Я узнаю.
Я представила чужой город, непонятную речь, попытки объясниться на языке, который помнила лишь из школьных уроков. Представила маму, оставшуюся одна, сына с семьёй, внука. И себя в супермаркете под Гамбургом, ищущую сметану на полках с иностранными надписями.
Или можешь остаться, продолжил он. Работать здесь, быть с внуком. Дватри года пролетят.
Он говорил уверенно, но в голосе звучала неуверенность. Я заметила, как он сжал пальцы на кружке.
А если не пролетят? тихо спросила я. Если ты там останешься?
Он вздохнул.
Я же не собираюсь эмигрировать. Это рабочий контракт.
Рабочий контракт тоже можно продлить, сказала я. Там новые возможности, новые связи. А здесь
Я не договорила. «А здесь» означало всё привычное и тяжёлое: очереди в поликлинике, бесконечные дорожные ремонты, цены в магазинах, новости по телевизору, от которых давно отвыкло ждать чегото хорошего.
Мы замолчали. В тишине слышалось, как в соседней квартире ктото двигает стул.
Давай не сегодня, сказал он наконец. Я тоже устал. Обсудим в выходные.
Я кивнула. Внутри поднималась волна, но я не знала, что это: страх, злость или усталость.
Ночью я долго не могла уснуть. Слушала, как муж дышит рядом, как за окном редкие машины проносятся мимо. Мысли прыгали от сокращения к контракту, к маме, к внуку, к собственному телу, которое всё чаще напоминало о себе то коленом, то спиной, то давлением.
Утром позвонила сыну.
Мам, я на планёрке, сказал он шёпотом. Всё нормально?
Да, ответила я. Позвоню позже.
Не хотелось обсуждать всё сразу, не знала, как сказать. «Твой отец собирается уехать»? «Меня могут уволить»? Как это прозвучит для человека, который только начал выкручиваться из кредитов?
В поликлинике день был суматошным. В обед начальник отдела кадров позвал меня к себе.
Наталья, начал он, когда я вошла. Ситуация такова. Нам пришло новое штатное расписание. Одна ставка в отделе кадров подлежит сокращению.
В груди стало пусто.
Чья? спросила я, хотя уже знала.
Формально ведущего специалиста, сказал он, глядя в бумаги. То есть твоя.
Формально? переспросила я.
Я могу предложить тебе должность инспектора, сказал он. Это понижение, но без увольнения. Зарплата будет меньше.
Я села, ноги стали ватными.
Насколько меньше? спросила я.
Он назвал сумму. Я прикинула в уме минус пару тысяч рублей, ещё минус. Это означало, что придётся экономить сильнее: меньше помогать сыну, выбирать лекарства для мамы, откладывать.
И второй вариант, продолжил он. Сокращение по всем правилам. Выплаты, компенсация за три месяца. Можно встать на учёт в центр занятости.
Я кивнула. Слова про центр занятости звучали как чтото далёкое, чужое.
Подумай до конца недели, сказал он. Напишешь заявление, как решишь.
Я вышла из кабинета и долго стояла в коридоре, глядя в окно на заснеженный двор поликлиники. Люди приходили и уходили, машины скорой помощи подъезжали и уезжали. Жизнь шла своим чередом, будто мои новости никого не касались.
Вечером зашла к маме. Она сидела на кухне, читала газету, в очках глядела поверх страниц.
Ты бледная, сказала мама. Давление мерила?
Всё нормально, ответила я. Просто день тяжёлый.
Я рассказала о сокращении, умолчав о предложении поехать за границу. Мама слушала, морщила лоб.
Понижение это ещё не катастрофа, сказала она. Зарплата хуже, но работа есть. В твоём возрасте искать работу тяжко.
А если я всё-таки попробую? спросила я. Вдруг найдётся чтонибудь лучше?
Мама вздохнула.
Ты сама решай. Я в свои годы уже никуда не рыпалась. Но времена другие.
Слова «другие» прозвучали странно. Я поняла, что времена всегда меняются для тех, кто стареет.
На обратном пути я ловила себя за тем, что смотрю на дома вдоль дороги и мысленно примеря к ним свою жизнь. Новый жилой комплекс, свет в окнах, детская площадка. Старые пятиэтажки, облупившаяся краска, но большие деревья во дворе, как в детстве. Где бы я смогла жить, если всё изменится?
В выходные мы с Мариной наконец сели за стол и начали говорить понастоящему.
Мне нужно решение, сказал он. Компания ждёт ответ в течение месяца.
Мне тоже, ответила я. Или понижение, или увольнение.
Мы посмотрели друг в друга. В этих взглядах было слишком много.
Если ты останешься на пониженной должности, сказал он, мы всё равно справимся. Я буду зарабатывать больше. Эти пару лет я смогу пересылать деньги.
А если я уволюсь и поеду с тобой? спросила я. Я смогу там работать? На каком языке я буду объяснять людям, как оформить отпуск?
Он помЯ решила, что буду жить так, как умею ценить каждое мгновение, даже если путь будет одиноким.
