Ключ в руке
Дождь неустанно бил по мутному стеклу старенькой хрущёвки, отмеряя секунды, как давний будильник на прикроватной тумбочке Михаила. Он сидел на краю своей скрипучей железной кровати, как будто хотел исчезнуть, стать невидимым для хмурого своего будущего.
Ещё мощные когда-то руки, натруженные на заводском прессе, теперь безжизненно лежали у него на коленях. Пальцы невольно сжимались будто ловили в пустоте то, что давным-давно кануло в прошлое. Михаил не просто смотрел в стену он видел на облезлых обоях карту своих бесконечных маршрутов: от районной поликлиники на Преображенке до частного центра на ВДНХ. Его взгляд был тусклым, как чёрно-белая хроника из далёких семидесятых, застывшая на паузе.
Очередная смена врача, очередное снисходительное: «Ну, что вы хотите, Михаил Васильевич, возраст не железный». Он не испытывал ни злости, ни обиды на гнев нет сил. Осталась лишь хроническая усталость.
Боль в спине стала его вечным спутником, глухим и вязким фоном, который вплёлся в каждое движение, в каждую мелочь быта. Будто кто-то включил радио на «шум», и на этом белом шуме крутился весь его день.
Михаил покорно пил таблетки по расписанию, натирал поясницу ядрёной мазью с едким запахом, лежал на ледяной кушетке в физиокабинете, чувствуя себя сломанной деталью, выброшенной на проулок.
Он ждал. Молча, даже молебно ждал: вдруг кто государство, светила медицины, профессор с Большой Пироговской наконец кинет ему спасательный круг, подаст руку.
Он смотрел в мутную завесу дождя за окном горизонт своей жизни был не дальше этого осеннего потёка. Его прежняя воля, которой некогда хватало и на смену, и на семью, теперь сузилась до одного терпеть, надеяться на случайное чудо извне.
Семья Она была, да и сплыла, как летний пар над Волгой. Время ускользнуло. Сначала уехала Катя его единственная Катенька в столицу, строить карьеру. Он не держал зла, пусть живёт лучше. «Пап, помогу обязательно, как устроюсь», её голос по мобильному теперь был далёким эхом. Да это и не имело значения.
Потом ушла Лида, жена-якорь. Быстро и страшно рак, вовремя не нашли. Михаил остался не только с больной спиной, но и с мучительным «почему я?» на душе: он жив, а она нет.
Лида, его солнце, его земля под ногами, исчезла за три месяца. Он ухаживал за ней до последнего, слушал кашель, стирал полотенца, ловил её короткие взгляды. Самое последнее, что она сказала ему, уже в палате, едва слышно, цепляясь за его пальцы: «Держись, Миша…» Тогда он впервые за долгие годы заплакал и не смог унять себя.
Катя звонила, уговаривала перебраться к ней в маленькую двушку у Серпуховской, но был ли он там нужен? В чужих стенах, с этой беспомощностью Да и дочь не готова возвращаться обратно.
Навещала только Валентина, младшая сестра Лиды. Раз в неделю, как по расписанию, приносила литровую миску с борщом или перловкой, контейнер котлет и новую пачку обезболивающих из аптеки «Столички».
Как ты, Миша? обязательно спрашивала Валя, развязывая платок у зеркала. Да ничего, кивал он в ответ. Она аккуратно прибирала в «его берлоге», складывая газеты и вытирая подоконник, словно надеялась, что чистота вещей очистит и его от одиночества. Потом уходила, оставляя едва уловимый запах своих духов и тягостное чувство чужого долга.
Михаил был благодарен. Но одиночество его не комната, а целая тюрьма, построенная из усталости, скорби, злости на этот мир.
Однажды в особенно мрачный вечер он заметил на полу, в полосе жёлтого света, небольшую связку ключей. Видимо, выронил, когда с болью возвращался домой.
Обычный ключ. Холодный металл. Михаил уставился на него, будто впервые увидел во всём мире что-то по-настоящему важное. Вот он лежит, никуда не девается.
И тут память выстрелила ярко как свет в темноте. Дед, Пётр Иванович, без левой руки, сидел когда-то на кухне, ловко заправив рукав за ремень, и одной рукой, с помощью согнутой вилки, завязывал шнурки. Не спеша, грозно шмыгая носом, если что-то получалось не сразу.
Смотри, Мишка, с лукавым прищуром говорил он, инструмент всегда под рукой. Иногда он не выглядит как инструмент. Главное умей русскую смекалку включать!
Тогда Михаилу казалось сказки деда, не более; подбадривает. Герой, фронтовик, им всё по плечу. А он, обычный человек с больной спиной, в своей войне не найдет места для подвигов вилкой или ключами.
Теперь, глядя на ключ, он вдруг понял: дед не ждал помощи. Он сам делал шаг пускай и с одной рукой, но делал. Побеждал не болезнь а отчаяние, беспомощность.
А Михаил? Он только ждал, откладывая надежду на потом пока кто-то не бросит ему якорь.
И вот теперь этот ключ как приказ. Михаил поднялся: с привычным стоном, чуть злясь на собственную неуклюжесть. Сделал пару шагов, вытянулся во весь рост. Суставы скрипнули, как калитка во дворе. Он поднял ключ.
Затем медленно подошёл к стене, прислонился к ней спиной. Холодный тупой конец ключа лёг точно на ту зону, где ноет сильнее всего.
Без особой мысли, просто по прихоти души, он начал медленно, аккуратно надавливать спиной на ключ. Ни массажа, ни лечебных трюков не было было только тупое, упрямое давление: боль против боли, жизнь против жизни.
Нашёл одну точку будто отпустило, тиски внутри разжались. Сдвинул ключ повыше, потом пониже, снова нажал. Повторил ещё раз.
Движения стали осторожнее, внимательнее. Это были уже не попытки лечить, это были переговоры тела с болью. В переговорах участвовал не препарат из аптеки, а самый обычный ключ от двери.
Глупо? Наверное. Но на другой день, когда боль вернулась, Михаил применил этот способ снова. А потом стал использовать и дверной косяк для легких вытяжек. Рядом на тумбочке стоял старый гранёный стакан напомнил: надо пить воду. Просто воду. Она бесплатная.
Он перестал ждать милости. Начал собирать свою жизнь заново: ключ, косяк, пол всё шло в ход. Записал в тетрадь первые успехи: «Сегодня у плиты пять минут стоял, не присел». Это была не борьба с болью это были его маленькие победы над безысходностью.
На подоконнике Михаил поставил три пустые банки из-под шпротов. Насыпал земли, воткнул по луковице. Это был не огород, а три банки надежды, за которые он отвечал.
Прошёл месяц. Новый врач молодой, строгий, пролистывал снимки, удивился:
Улучшения. Вы, видно, занимались?
Да, спокойно сказал Михаил. Нашёл свои методы.
Он не стал рассказывать про ключ. Нет, врач бы всё равно не понял. А Михаил знал точно: его лодка не приплыла. Она всё это время лежала у его ног.
В одну из сред последней осени, когда Валентина зашла с супом, она замерла в дверях. На окошке, в консервных банках, густо зеленела свежая луковая перышко. В квартире пахло весной, а не лекарствами.
Миш, это что? удивлённо выдохнула Валя, увидев, как тот уверенно стоит у окна.
Михаил, поливая лук из эмалированной кружки, обернулся.
Огород, спокойно ответил он. После паузы добавил: На суп хочешь? Свой, только что срезал.
В тот вечер сестра задержалась дольше пили чай, говорили о прошлом и о лестнице, по ступенькам которой Михаил теперь поднимался ещё чуть дальше, чем вчера.
Спасение не выглядело доктором Айболитом с чудо-лекарством. Оно пряталось в ключе, косяке, банке и самой лестнице в подъезде.
Тело болело по-прежнему, своё он не забывал. Но у него появились инструменты, чтобы каждый день делать шаг вверх свой, скромный, но настоящий.
А лук на подоконнике в трёх жестяных банках тянулся к свету. Для Михаила это был самый красивый огород в его жизни.
