Бабуля Пелагея задумала умирать. Был пятничный полдень, она доела тарелку пшенной каши, запила парным молоком, вытерла рот передником и, глядя в кухонное окно куда-то вдаль, равнодушно сказала:
Марусь! Завтра помирать собираюсь, в воскресенье, перед обедней.
Дочь её Мария, переставляя на плите кастрюли, резко обернулась, опустилась на табурет и, сжимая в руке тряпку, спросила:
Ты это серьёзно?
Всё, пора. Пожила и будет. Помоги мне помыться, достань чистую одежду из сундука. Потом решим, кто хоронить будет, кто могилу копать. Время ещё есть.
Надо всех предупредить, чтобы успели приехать?
Ага, сообщи, пусть прощаются.
Хочешь рассказать всё напоследок? Пусть знают правду.
Старушка кивнула и, опираясь на дочь, заковыляла к кровати.
Маленькая, сухонькая, с лицом, как печёное яблоко, в морщинах, но глаза живые, блестящие. Волосы седые, тонкие, собранные в пучок под белым платочком. Хоть по хозяйству она давно не хлопотала, но передник носила по привычке, складывая на него свои натруженные руки крупные, с короткими пальцами, будто раскатанные скалкой. Шёл ей девяностый год. И вот собралась умирать.
Мам, я на почту схожу, телеграммы разошлю. Ты как?
Ничего, иди с Богом.
Оставшись одна, бабуля Пелагея задумалась. Мысли унесли её в молодость. Вот она сидит с Дмитрием у реки, жуёт травинку, а он улыбается ей так нежно. Вспомнила свадьбу маленькая, ладная, в светлом крепдешиновом платье, вышла в круг и пустилась в пляс под гармонь. Свекровь, увидев её, буркнула:
Что с неё толку? Худая, да и родит ли?
Не угадала. Пелагея оказалась работящей. В поле, в огороде за ней не угнаться, трудодни считала, передовичкой была. Дом строили она первая помощница Дмитрию: подать, принести, поддержать. Жили душа в душу. Через год, уже в новой избе, родила дочь Машутку. Дочке было четыре, думали о втором ребёнке как началась война. Дмитрия забрали в первые же дни.
Вспомнив проводы, бабуля Пелагея судорожно всхлипнула, вытирая слёзы передником:
Соколик мой, сколько я по тебе выплакала! Царствие тебе небесное! Скоро увидимся, погоди маленько.
Мысли прервала вернувшаяся дочь. Она привела фельдшера, который лечил всё село.
Как самочувствие, бабуля Пелагея?
Да ничего, не жалуюсь.
Он послушал её, померил давление, даже градусник поставил всё в норме. Перед уходом отвел Марию в сторону и тихо сказал:
Видимо, силы кончились. Наука этого не подтверждает, но старики иногда чувствуют. Готовься потихоньку. Что поделать возраст!
В субботу Мария помыла мать в бане, одела в чистое, и та легла на свежезастеленную кровать, уставившись в потолок, будто примеряясь к вечному сну.
После обеда стали съезжаться дети.
Иван, грузный, лысоватый, с шумом ввалился в дом, неся сумку с гостинцами. Близнецы Владимир и Николай смуглые, черноволосые, с горбатыми носами приехали на машине из города, тревожно глядя на сестру: как мать?
Таня, полная, добродушная, приехала на автобусе из соседнего района, где жила с семьёй. Последней, уже к вечеру, на такси от станции подкатила Светлана стройная, рыжая, директор школы из областного центра.
С тревогой в глазах, сморкаясь в платки, они подходили к матери, целовали её и, держа за руку, спрашивали:
Мам, зачем это? Ты ещё поживёшь, ты крепкая!
Была крепкая теперь кончилось, отвечала бабуля Пелагея, поджимая губы.
Отдыхайте, завтра поговорим. До обедни не помру.
Дети, сомневаясь, отходили, переговариваясь. Они сами уже немолоды, часто болели, но радовались, что с матерью живёт Мария за неё спокойно.
Приехав, по привычке взялись за хозяйство. Всё здесь было родное дом их детства. Владимир с Николаем кололи дрова, Иван таскал воду из колонки, Таня пошла кормить скотину, а Мария со Светланой взялись за ужин.
Потом, собравшись за столом, дети говорили вполголоса, а бабуля Пелагея, глядя в потолок, будто на экране видела свою жизнь.
Тяжело было в войну холодно, голодно. Весной ходила на поле, выкапывала промёрзлую картошку, терла и жарила драники. Повезло в бане нашла бутылочку льняного масла, ещё с довоенных времён. Добавляла по капле. А тот запас, что был в погребе, берегла сажала глазками, чуяла: война затянется. Черемшу, щавель, лебеду всё в ход шло. Детям перешивала из своих вещей, а когда пришла похоронка на Дмитрия и из его тоже.
Ну и жисть! вздохнула бабуля Пелагея, прерывая воспоминания.
Ближе к осени подкапывала картошку, варила, брала с собой малосольные огурцы, зелёный лук и шла на станцию менять у проезжающих. Те, соскучившись по домашнему, охотно менялись.
Как-то к концу войны решила купить козу. Порылась в сундуке, достала Дмитриев костюм и своё крепдешиновое платье, всплакнула, добавила серёжки с бирюзой и картину с лебедями отдала всё за строптивую козочку. Теперь у детей было молоко и они быстро повеселели.
Да, намаялась одна. То школа, то болезни. Ваня ветрянкой всех заразил дом как лягушатник, все в зелёнке. То ногу сломает кто, то в драке голову разобьёт. Вспомнила, как после войны вернулись фронтовики, и её мальчишки начали материться да курить за сараями. Пришлось проучить заманила в баню, заперла и накормила самосадом. Орали, плевались, но больше не курили.
Такая жисть!
Шли годы. К Пелагее сватались хорошие мужики, но как детям
Баба Маня собралась на тот свет. Стояла пятница, обеденный час, отведав пшённой каши с молоком, она утерла рот фартуком и задумчиво смотрела вдаль через запотевшее кухонное окно.