Я, Владимир Ильич, только что собрав крошечный вечерний улов в плетёную корзинку, шёл по узкой тропинке к своему старому вагончику, когда вдруг всё передо мной словно замерло, будто молния прошла сквозь меня. Было слышно глухое стонание, доносящееся из тёмной речной мглы Оки крик, полный звериного ужаса, от которого по спине пробежали мурашки. Женщина вопила, её голос разрывали ветви старых сосен, но слова всётаки слышались: она умоляла о помощи, вкладывая в крик всю последнюю силу души. Вокруг неё крошились волны, бросавшиеся к берегу.
Не успев и секунды подумать, я бросил корзину, и несколько блёклых рыбок, как серебряные искры, рассыпались по влажному песку. Скинув тяжёлую простеганную куртку и изношенные рабочие штаны, я остался лишь в потрепанном белье и бросился в холодную, будто леденящую, воду. Ветер, как разъярённый зверь, хвостом поднимал волны, обдавая лицо пеной и брызгами.
Плыть было тяжело: обычно ленивое течение сегодня стало коварным, хватало за ноги холодными струями, словно руки. На самом глубоком участке реки, где вода черна как смоль, отчаянно боролась девушка с русалкой темных волос, будто водоросли, то поднимались к гребню волны, то исчезали в бездне. Я уже дошёл до противоположного берега, не оглядываясь, и, схватив надувную лодку, устремился вдоль кромки леса, надеясь скрыться в его густой чаще.
Девушка больше не кричала, её лицо не появлялось над водой. Я, из последних сил, бросился к тому месту, где крутились лишь медленные, зловещие кольца. Сердце сжалось в пятках. Сделав глубокий вдох, я нырнул в ледяную мглу. Рукой нашёл скользкую ткань куртки, обхватил безвольное тело сзади и, второй рукой как веслом, отчаянно греб ногами к берегу. Каждый гребок гнул мышцы как огненный лом, каждый вдох напоминал стоны, но я держался, цепляясь за жизнь свою и за её.
Вытащив девушку на берег, я, не чувствуя усталости, начал действовать. Руки, привыкшие к тяжёлой работе, быстро и уверенно делали искусственное дыхание, надавливания, перевёртывания. Из лёгких хлынула мутная речная вода, и она закашляла, но дыхание уже стало ровным. Нужно было её согреть. Я собрал догорающие угли старого костра, построил площадку из плоских камней, покрытую толстой ёлковой лапой, и уложил её на неё, укрыв единственной курткой, пропитанной дымом и потом. Сложил мокрую одежду на её тело, присел у нового огня и протянул дрожащие, белёсые от холода руки.
Тепло медленно просачивалось в её обмёрзшую плоть. Девушка лежала, едва шевелясь, лишь лёгкий пар от дыхания свидетельствовал о жизни. Холод и шок сделали своё дело, но я знал, что со временем она очнётся. Я поднимал глаза к небу, затянутому низкими тяжёлыми тучами, где даже луна не могла пробиться. Было пусто и безутешно.
Мы с Василисой и маленьким Тимошкой часто ездили на рыбалку, почти каждое лето. Оставив жену с сыном в палатке, я отплыл на старой, но надёжной лодке.
Пейте чай, я скоро вернусь с уловом, будем есть самую ароматную уху! подмигнул я Василисе, и её лицо осветилось беззаботной улыбкой.
Только будь осторожен, Володя, погода портится, тревожно сказала она, глядя на надвигающиеся тучи.
Я всё знаю! Не волнуйся! крикнул я, уже в воде, и весла разрезали зеркальную гладь.
Я бросил удочки, но небо внезапно почернело, как будто наступила ночь. Шквалистый ветер гнул деревья к земле, и с неба обрушилась стена воды. Лодка крутилась, понесло в сторону, и я услышал громкий хлопок днищем зацепилась скрытая под водой коряга, как кинжал. Воздух с неприятным шипом вырвался наружу, и через мгновение лодка превратилась в кусок прорезиненной ткани.
Я попытался плыть, но резкая судорога в ноге от ледяной воды свела меня. Течение затянуло меня, ударило о твёрдое, и темнота поглотила сознание. Очнулся лишь на третий день, лежа на жёстком топчане в незнакомой избе, пропитанной дымом и травами. Попытка встать вызвала головокружение и тошноту. В дверь вошёл старый дед с морщинами, как карта прожитых лет.
Проснулся, пробурчал он, ставя миску с дымящейся похлёбкой. Пей эту траву, она кровь останавливает. И кашу съешь, иначе дух не вернёшь.
Где я? прошептал я, услышав название далёкой области, и понял, что меня унесло за сотни километров от дома.
Похоже, охотники ко мне приволокли, думали, ты не уйдёшь, сказал он после лёгкой паузы. Я жив, но кровь потерял, а дальше только смерть, если не отдохнёшь.
А семья? Жена, сын Они не знают, что я жив! голос мой дрожал. Я представлял, как Василиса страдает, и сердце сжалось в тугой узел.
Здесь нет почты, только тайга, волки воют, медведи рычат, хмыкнул старик. Мы живём травой, грибами, орехами, ягодами. Зимой запасы бережём. Охотники иногда наведываются, привозя гостинцы.
Я лежал, глядя на тусклый огонёк в печи, и тень от него танцевала по стенам, напоминая лица жены и сына. Холодный ветер завывал за стеной, отнимая надежду.
Дни тянулись, однообразно, как узлы на верёвке. Каждое движение повернуться, сесть, удержать ложку было маленькой победой. Я встал на ноги лишь спустя недели, как предсказал старик. Когда впервые, опираясь на костыль, вышел за порог, мир был покрыт ослепительнобелым снегом.
Как мне выбраться? спросил я у хозяина, стараясь не выдать отчаяние.
Никак, коротко ответил старик. Путь к трассе день пути, а сейчас всё замело. Сиди до весны, если поправишься проведу.
Охотники зимой в других местах, сюда приходят только весной и осенью. Шансы малы, но ктонибудь может помочь, если удача улыбнётся. Старик покачал седой головой и бросил очередное полено в печь.
Я, вырвавшись из воспоминаний, поднял костёр, подкинул сухих веток, подошёл к Василисе. Её дыхание стало глубже, но сознание ещё не пришло. Я поправил её куртку, вернулся к огню и снова позволил прошлому утащить меня в водоворот.
Старик был молчуном. Когда я смог передвигаться, он помогал: чистил снег, колол дрова, топил печь. Кашу из корешков и трав я ел без отвращения, а чай из собранных летом трав напоминал мне о Василисе, которая любила мяту и душицу. Воспоминания были сладки и горки, как рана, которая не заживает.
Зима тянулась бесконечно, но весна всё же пришла, снег таял медленно, сдавая место земле. Через два месяца я почувствовал в ногах силу, старик лёг.
Не смогу тебя провожать, пробормотал он, сам с ног валюсь. Поднял меня, а теперь себя лечить надо.
Как же ты будешь один? Пойдем к врачам! спросил я.
Ни один врач тебя так не починит, махнул он слабой рукой. Мы гангрену травами отлёчили. Идти надо, я оклемаюсь.
Он указал дорогу, я поблагодарил его и пошёл. Путь, казавшийся прямым, превратился в запутанное блуждание. Шёл до темноты, не найдя тропы, ночевал под еловыми ветвями. Проснулся от тихого шороха за спиной в полумраке горели несколько зелёных точек. Волки. Я, не раздумывая, забрался на ближайшую сосну, сидел до рассвета, цепляясь когтями за кору, пока стая не исчезла.
Утром я спустился и снова пошёл, не зная, где конец. Встречи с кабанами, рысью, медведями стали обычным делом. Ночи на деревьях необходимой выживальщиной. Питался ягодами, кореньями, пил из ручьев, спал в убежище, прислушиваясь к каждому шороху. Сдаваться я не собирался нужно было добраться до семьи живой.
Две недели я блуждал по безжалостной тайге, теряя счёт дням и ночам. Однажды, пробираясь сквозь деревья, увидел тёмный прямоугольник избушку. Подошёл, почти теряя сознание от изнеможения, и радость была почти болезненной. Было зимнее охотничье зимовье, но дверь ржавела, словно здесь давно никого не было. Внутри пахло пылью, сухой хвоей и мышами. У окна стоял старый топчан с тонким матрасом, а на столе мешок крупы, коробка спичек и керамическая кружка.
Вынул хворост, развёл огонь и, в консервной банке, вскипятил воду из ручья, заварив найденные сушёные листья смородины и мяты. Сделав первый глоток горячего, ароматного напитка, я почувствовал себя почти счастливым. Закрыл дверь, забаррикадировав её, и зарылся в сухую овчину.
Спал я, как убитый, впервые за месяцы. Разбудил меня рев медведя рядом, но стены из лиственных досок придавали уверенность. Не знал, что делать дальше. Бродить по чужому лесу было самоубийством, но хоть бы крошка еды и безопасность были. Решил остаться, переждать, а потом вернуться домой.
Спичек было мало, я учился разжигать огонь керамикой, сушил на печи грибы и ягоды, собирал целебные травы, вспоминая уроки старого лекаря. Прошёл месяц, а может и больше. На рассвете послышались выстрелы и лай собак. Выбежал из избушки в едином белье, бросился к звуку, крику, спотыкаясь о корни.
Вдалеке раздались голоса охотников. Четыре человека, случайно оказавшиеся здесь, нашли меня. Они помогли мне выбраться к людям. До родного города я добрался более суток, скользя попутными машинами, почти не спал, сжимая в кармане несколько сотен рублей от волнения. Наконец я стоял у знакомой двери в съёмной квартире. Сердце билось, как молоток. Стукнул. Открыл дверь мужчина в домашней футболке.
Я уже три месяца живу здесь, сказал он, прежние жильцы съехали после того, как её муж утонул.
Слово «утонул» прозвучало как приговор, как удар кузнечной кувалды. Значит, Василиса считает меня мёртвым пробормотал я, чувствуя, как мир крутится в голове.
Я пошёл к отделу полиции, запинаясь, объяснил ситуацию. Мне сказали написать все данные: ФИО жены, сына, родственников. Обещали помочь. Затем я пошел на склад, где раньше был кладовщиком. Ворота закрыты, новое название на фасаде.
Переехали, бросил дворник, не глядя. На новый адрес. Куда не знаю.
Город стал чужим, безразличным. Последней надеждой был мой детский друг Сергей. Дверь открыл бывший муж его жены Наташа, лицо её стало жёстким.
Мы развелись. Он уехал в другой город. О твоей Василисе ничего не слышала, сказала она.
У меня не хватало денег, друзей, поддержки. Подруг у Василисы не было она была замкнутой, вязала шапки и свитера на заказ. Никаких знакомых у меня не осталось. В милиции тянули дело, как старый пластинный диск: «Розыск, пока нет результатов». Через месяц я получил временное удостоверение личности и стал искать работу. На старом мосту, как и годами назад, толпились мужики в рабочей одежде, ожидая машин.
Подъехал старый «ГАЗ», из окна высунула голова в кепке:
Строители нужны? Троих! крикнули несколько человек, бросились в кузов, и машина рванулась.
Мне предложили работу с проживанием. Я, глядя на своего напарника, такого же обветренного и потерянного, согласился. Поехали в отшиб, к заброшенному заводу. Стоял огромный полуразрушенный склад, от которого пахло химией, спиртом и плесенью. Работа была простая, но мерзкая: переливать из бочек с сивушными маслами в бутылки, закручивать крышки, наклеивать поддельные этикетки, упаковывать ящики. Спали на тех же ящиках. Привозили хлеб, макароны, тушёнку раз в неделю. Пару раз в неделю доставляли новые бочки и забирали готовый товар.
Прошёл месяц, а о зарплате молчали. На вопросы отвечали грубо: «Сначала отработаешь за еду и кров, потом поговорим». Паспорт забрали «для оформления», отдавать отказывались. Попытка уйти вечером закончилась встречей с двумя охранниками, которые ясно дали понять, что уход без документов плохая идея.
Полтора года я жил в этом плену, в атмосфере страха и безнадёжности, но желание выбраться осталось. Однажды, собрав несколько сотен рублей, я сбежал, взяв только самое необходимое. Снова пришёл в милицию с заявлением о вымогательстве. Дело тянуло полгода, пока наконец выдали новый паспорт. Офицер сухо заметил: «В следующий раз, гражданин, подумай, с какими заявлениями ходить. История у тебя мутная, можно и срок получить за ложный донос».
Я обратился к бывшим знакомым за одеждой, но все вежливо отказали. Двери закрывалисьС рассветом я вернулся к родному берегу, где меня встретили глаза Василисы и улыбка сына, и в тот миг понял, что всё, что было пройдено, лишь укрепило мою веру в то, что дом это место, где живёт сердце.
