Алексей Петрович, только что собравший скудный вечерний улов в плетёную корзину и крадущийся по узкой тропинке к своей ветхой тележкевагончику, застыл, будто молния прошла сквозь него. Не показалось. Из густой речной мглы вновь донёсся пронзительный стон, животный ужас которого пробежал по спине, вызывая дрожь. Крик стоял между воплем и предсмертным воплем, его голос рвал ветер, шипящий в кронах старых сосен, но отдельные слова всётаки удалось различить. Женщина умоляла о помощи, вложив в крик всю оставшуюся силу души, а за ней слышались отрывистые панические всплески воды, доносящиеся к берегу.
Не раздумывая ни секунды, Алексей бросил корзину, и несколько блестящих серебром рыбешек выскочили на влажный песок. Скинув тяжёлую простёгнутую куртку и запачканные рабочие штаны, остался в потертом белье и бросился в леденящую чёрную воду. Ветер, как разъярённый зверь, вздымал волны, обдавая лицо пеной и брызгами.
Плыть было будто через вязкую смолу. Течение, обычно ленивое, сегодня стало коварным, хватая ноги холодными, ползучими рукамиструями. На самом фарватере реки, где вода была особенно тёмной, в безумной борьбе находилась девушка. Её тёмные волосы, словно водоросли, всплывали на гребень волны, а затем безжизненно исчезали в чёрной бездне. Алексей, уже достигший противоположного берега, не оглянулся, его движения были резкими, испуганными. Вытащив надувную лодку, он, словно зверь, бросил взгляд по сторонам и попятился вдоль кромки леса, спеша исчезнуть в его спасительной чаще.
Злата уже не кричала. Она не появлялась на поверхности. Когда Алексей, из последних сил, достиг места, где её последний крик исчез, на воде остались лишь медленные, зловещие круги. Сердце его сжалось в пятки. Сделав мощный вдох, он нырнул в ледяную мглу. Руками нашёл скользкую ткань своей куртки, обхватил безвольное тело под спиной и, второй рукой как веслом, гребёт ногами, устремляясь назад к своему берегу. Каждый гребок отзывался огненной болью в мышцах, каждый вдох стоном. Но он плыл, цепляясь за жизнь и за ту, что держал в руках.
Вытащив Злату на берег, он, не чувствуя собственного измождения, принялся за спасение. Руки, закалённые тяжёлым трудом, действовали быстро: перевёртывание, надавливание, искусственное дыхание. Из лёгких вырвалась мутная речная вода, и спасённое тело закашляло глухим, прерывистым кашлем. Дыхание, слабое, но ровное, появилось. Теперь её нужно было согреть. Алексей собрал догорающие угли старого костра, на прогретом пеплом месте соорудил настил из плоских речных камней, сверху утеплив его толстым слоем пушистой еловой лапы. Бережно уложил девушку на эту импровизированную лежанку, укрыл своей единственной, пропахшей дымом курткой. Сам собрал разбросанные вещи, натянул мокрую одежду на замёрзшее тело и присел у нового огня, протянув к нему дрожащие, побелевшие от холода руки.
Тепло проникало медленно, будто не желая пробить окоченевшую плоть. Злата лежала неподвижно, лишь слабый парок от её дыхания свидетельствовал о жизни. Холодная вода и шок сделали своё дело, но Алексей знал время придёт, и она очнётся. Он знал это, как знает каждый изгиб этой реки.
Подняв голову к небу, затянутому тяжёлыми, низкими тучами, он не увидел ни звёзд, ни даже лунного сияния. Было пусто и безнадёжно.
Он опустил взгляд на языки пламени, и они унесли его в прошлое, в тот далекий, безжалостно-серый вечер, когда всё отняли.
Он, Злата и маленький Тимофей приезжали на рыбалку почти каждое лето. Оставив жену с сынишкой разбирать вещи в палатке, Алексей отплыл от берега на старенькой, но надёжной лодке.
Пейте чай, я скоро вернусь с хвостатым уловом, и будем варить ароматнейшую уху! подмигнул он Злате, его лицо озарилось счастливой, беззаботной улыбкой.
Только будь осторожен, Алексей, погода портится, тревожно сказала Марфа, всматриваясь в нависшие тучи.
Да я каждый камень здесь знаю! Не волнуйся! крикнул он уже с воды, и весла разрезали зеркальную гладь.
Зайдя в любимую ямку, он закинул удочки и погрузился в привычное ритуальное ожидание. Но небо внезапно почёрнело, будто наступила ночь. Поднявшийся шквалистый ветер гнул деревья до земли, и с неба обрушилась стена воды. Лодку крутануло, понесло в сторону, и вдруг раздался оглушительный хлопок днищем он зацепил скрытую под водой корягу, торчащую, как кинжал. Воздух с противным шипом вырвался наружу, и через мгновение лодка превратилась в бесформенный кусок прорезиненной ткани.
Алексей попытался плыть, но ногу свела резкая, обжигающая судорога от ледяной воды. Борьба со стихией была неравной. Течение подхватило его, ударило о чтото твёрдое, и сознание поглотила темнота. Он очутился лишь на третьи сутки, лёжа на жёстком топчане в незнакомой, пропахшей дымом избушке. Попытка подняться вызвала приступ головокружения и тошноты. В дверь, шаркая ногами, вошёл старый отшельник с морщинами, как карта прожитых лет.
Очухался, пробурчал он, ставя на табуретку миску с дымящейся похлёбкой. Держи, пей эту траву, кровь остановит. И кашу схвати, а то дух твой не останется.
Где я? прошептал Алексей, услышав название далёкой, незнакомой области, и понял, что его унесло за десятки, если не сотни километров от дома.
Лихо тебя потрепало, парень, продолжил старик после недолгого молчания. Еле живых охотники ко мне приволокли. Думали, не отходишь.
Алексей снова попытался приподняться, но старик лишь отмахнулся иссохшим пальцем:
Лежи, не геройствуй. Крови ты потерял загляденье. Сейчас тебе топать только смерть найдёшь. Восстанавливайся. Смиряйся.
А как же семья? Жена, сын Они же не знают, что я жив! в голосе Алексея прозвучала отчаянная нота. Он представил, как мучится Марфа, и сердце сжалось в тугой, болезненный комок.
Какие весточки? хмыкнул старик. Это тебе не город с почтой. Тут лес, только волки воют и медведи рычат. Одна тайга кругом.
Как же вы живёте? спросил Алексей искренне.
Как? Травы, грибы, орехи, ягоды. Зимой запасы берегу. Охотники изредка наведываются, приносят гостинцы. Вот и живу. Уже двадцать лет здесь. Старик тяжело вздохнул, крикнул в угол и, кряхтя, лёг на топчан. Спи. Силы копить надо.
Он вскоре захрапел, а Алексей лежал, глядя на тусклый огонёк лепёночного печка. Тень от него плясала по стенам, и в этих танцующих контурах мерцали лица жены и сына. Тоска была острой, зубы стиснул, чтобы не застонать. За стеной завывала вьюга, всё пути и надежды казались исчезнувшими.
Дни тянулись, похожие друг на друга, как узлы на верёвке. Каждое новое движение повернуться, сесть, удержать ложку стало маленькой победой, дарующей крупицу радости.
Встал на ноги он медленно, как предрекал старик. Когда впервые, опираясь на костыль, вышел за порог, мир был неузнаваем: всё вокруг утопало в ослепительнобелом, нетронутом снежном покрывале.
Как же мне теперь отсюда выбраться? осторожно спросил он хозяина, стараясь, чтобы в голосе не звучало отчаяния.
А никак, коротко отрезал старик. Ходить ты ещё не можешь, а до трассы день пути, если не больше. Всё уже замело. Теперь до весны сиди. Если поправишься проведу.
А охотники? Они могут помочь?
Охотники зимой в других угодьях промышляют. Сюда по весне и осени ходят. Может, ктонибудь завертит, если удача улыбнётся Но вряд ли. Непролазные тут места. Старик покачал седой головой и, кряхтя, подбросил в печку очередное полено.
Алексей Ильич вырвался из пучины воспоминаний, сердце сжалось той же давней болью. Он поправил костёр, подбросив сухие сучья, поднялся и подошёл к Злате. Дыхание её стало глубже и ровнее, но сознание ещё не вернулось. Он поправил куртку и вернулся к огню, позволяя прошлому утащить себя в беспощадный водоворот
Старик был молчуном. Когда Алексей окреп настолько, что мог передвигаться по избушке, старик стал помогать: чистил снег у порога, колол дрова, топил печь. Кашу из невнятных корешков и трав он теперь ел без отвращения голод и инстинкт выживания сильнее. Чай, заваренный из собранных летом трав, напоминал ему о Марфе она тоже любила мяту и душицу в чае. Эти воспоминания были и сладкими, и горькими, словно рана, тревожимая движением.
Зима тянулась бесконечно, время будто застыло в ледяной ловушке. Но с приходом долгожданной весны снег в глухой тайге таял нехотя, уступая землю сантиметр за сантиметром. Ещё два месяца шёл бой зимы и весны, и когда Алексей наконец почувствовал в ногах прежнюю силу, старик лёг.
Не смогу я тебя проводить, как договаривались, просипел он, лежа на топчане. Сам с ног валюсь. Поднял тебя, а теперь себя надо поправить.
Как же вы тут один останетесь? Пойдемте со мной! В городе врачи, больница!
Какие там врачи! махнул старик слабой рукой. Ни один твой врач тебя так не починит. Только и знают, что резать. А мы с тобой гангрену травами отваривали. Ступай. И не бойся, я оклемаюсь. Не в первой
Старик, как мог, указал дорогу, и Алексей, от всей души поблагодарив за спасение и кров, отправился в путь. Путь, казавшийся прямым, вскоре превратился в хаотичное блуждание. Он шёл до темноты, но так и не нашёл тропы. Ночь провёл под еловыми лапами. Проснулся от тихого шороха за спиной. Оборотясь, увидел в полумраке несколько пар горящих зелёных точек волки. Не раздумывая, он, помня юношеские навыки, вскарабкался на высокую сосну и сидел там до рассвета, впивая ногтями в грубую кору, пока стая ушла в ночную глубь. Спускаться вниз он посчитал смертельным.
Утром он спустился и пошёл дальше без надежды. Прошло несколько дней. Встречи с кабаномсекачом, рысью, наблюдающей с ветки, стали обычным делом. Ночи на деревьях суровая необходимость. Он питался тем, что находил: ягодами, кореньями, водой из лесных ручьев, спал короткими дремами, прислушиваясь к каждому шороху. Но сдаваться он не собирался. Должен был добраться до своих. Живым.
Две недели он блуждал по безжалостной тайге, теряя счёт дням и ночам.
И вот однажды в разрыве деревьев он увидел тёмный прямоугольник избушку. Дополз до неё, почти теряя сознание от изнеможения, счастье хлынуло, почти болезненно. Это было охотничье зимовье, но ржавый замок на двери указывал, что здесь давно никто не бывал. Внутри пахло пылью, сухой хвоей и мышами. Под единственным запылённым окном стоял широкий топчан с тонким матрасом, а рядом лежала свернутая овчина. На столе мешок с солью, коробка спичек, полмешка крупы и жестяная кружка.
Выйдя наружу, он собрал хворост и, найдя небольшую полянку, развел костёр. Вскипятил в консервной банке воду из ручья и заварил найденные у избушки сушёные листья смородины и мяты. Сделав первый глоток горячего ароматного напитка, он почувствовал почти счастье. Вернувшись в избушку, он забаррикадировал дверь палкой и завернулся в жёсткую, но сухую овчину.
Он спал, как убитый, впервые за всё это время. Разбудил его рев медведя неподалёку. Было страшно, но знание, что он защищён этими стенами из лиственницы, придавало сил.
Что делать дальше, он не знал. Бродить по незнакомому лесу было самоубийством. Здесь была еда, хоть бы и скудная, и относительная безопасность. Решил остаться, переждать. Возврат к дому позже казался лучше, чем никогда не вернуться.
Спичек было мало, и он учился добывать огонь с помощью кресала, сушил на печке грибы и ягоды, собирал целебные травы, вспоминая уроки старого лекаря.
Так прошёл месяц, а может и больше. Однажды на рассвете его разбудили отдалённые, но чёткие звуки выстрелы и лай собак. Он выскочил из избушки, в одном белье, и бросился к звуку, крича, хрипя, спотыкаясь о корни.
Гдето вдали ему ответили. Через время, похожее на вечность, к нему донёсся голос и треск сучьев под ногамиОн, обняв найденных друзейохотников, понял, что спасённая река теперь течёт в его сердце, даря надежду на возвращение домой.
