Известно ли, быль это или сказка… Правда или вымысел… Но так хочется верить, что такие счастливые совпадения бывают. По крайней мере, услышала я эту историю так.
…В одной деревне жила женщина по имени Марина. Мужа своего она похоронила ещё до войны. Под лёд весной провалился, но выбрался и вскоре заболел. Страшная горячка одолела его, не выжил.
Были у неё сыновья, трое. Старшему было двадцать два, среднему девятнадцать, а младший на год моложе. Старший уж задумал жениться, младшие с девушками лишь водились, про свадьбу и не думали. А тут война началась. Ушли все на фронт. Старший и средний почти сразу, а младший только в сорок втором отправился.
От среднего пришло одно письмо: «…бьём фашистов, береги себя, мама…» Больше писать нельзя было, но и этому она была рада. Хоть какая-то весточка. А вот от старшего — ни слова. Ушёл и как исчез… Ждала она, а письма всё не было…
Младший, правда, писал. Редко, но писал.
А потом на среднего, Артёма, пришло извещение — пропал без вести в боях. И от старшего, Сергея, — ничего. Сердце заледенело.
Соседки утешали: «У тебя ещё Антошка есть, живой, даст Бог, вернётся. А у нас никаких вестей…».
И вот, к концу войны, Антон написал, что легко ранен в ногу, и чтоб, мол, мама не волновалась. Скоро демобилизуюсь. Ждите! Она и ждала. Вскоре и война кончилась.
Она к каждому эшелону на станцию бегала, а станция не близко. Но Антошка всё не возвращался. И вот однажды подошёл эшелон, и видит она — идёт по перрону её сын! На палочку опирается. Видно, ранение не совсем лёгкое. Бросилась к нему, обнимает, плачет: «Антошенька, сыночек родимый!». А он ей говорит: «Мама, почему вы меня Антоном называете? Я — Артём…».
Ей плохо стало. Артём! Она уже и надеяться перестала, молилась за упокой. Стоят оба, плачут.
Артём рассказал, что сильно контузило его в бою, и, видно, посчитали мёртвым. Очнулся, пополз и до окраины села добрался. Там наткнулся на нашу женщину, спрятала его. Рисковала, ведь уже немцы в селе стояли. Потом переправила его к партизанам. Память отбило… Знал, что мать есть, братья есть, но имён вспомнить не мог. Где жил — не знал. Только говорил: «Я помощником тракториста был, поле помню…». У партизан работу выполнял: и в операции ходил, и железную дорогу минировал — всё было. Потом, когда территория наша стала, попросился в армию. Определили его в танковую часть. Ведь трактор знал. Сначала механиком был, потом стрелком-водителем. До Берлина дошёл. Опять ранен был, в ногу. А память потихоньку возвращалась, кусочками: сначала имена братьев вспомнил, потом мать. Потом и село. И война к тому времени уже кончилась. Но письмо, которое написал, видимо, затерялось по дороге…
До деревни своей Марина впряглась в подводу, возницу нашла. Артём не мог такую длинную дорогу одолеть пешком. Но возница не до самой деревни ехал, поворот у него в соседнюю деревню. Так что часть пути шли пешком. Потихоньку шли — Артёму больно было. К вечеру пришли, смеркалось. Присмотрелась — кто-то во дворе! Чужой… Папиросу курит — видно, как светится. А собака не лает… Хорошая у неё была собака: старенькая, довоенная.
Испугалась Марина.
— Артём, — говорит, — стой, там чужой кто-то…
А Артём (вот что значит молодые глаза!) пригляделся и вдруг быстро побежал к дому, палку отбросил и, хромая, почти добежал.
А от дома к нему, папиросу отбросив, бежал тот «чужак», калитку едва не сорвал…
Обнялись они крепко, и тогда она узнала… Ахнула: «Антоша!», а ноги подкосились, и не смогла дойти, осела там, где стояла.
Антон приехал на полуторке, не эшелоном. Кто-то посоветовал выйти на одной из станций — мол, быстрее будет. Он приехал, а мать ушла, на станцию ушла. Разминулись.
А от старшего так и ничего. Много лет прошло… Сыновья давно женились, Артём отдельно построился, Андрей к материнскому дому пристройку сделал. Внуки бегали по двору, подрастали…
Девятого мая, в праздник, все за столом собирались. Хотя в календаре праздник ещё не был, но все отмечали. Как же! Такой день! Только одно неприкасаемое место было — там рюмка с водкой стояла, накрытая хлебом, мать рядом огурчик клала. Все эти годы искали, узнавали — ничего. Вроде и смирились. Но мать каждый вечер у икон лампадку зажигала, шептала, Бога просила…
Девушка Сашина, на которой он хотел до войны жениться, так и не вышла замуж. Ждала, верила. Девятого мая тоже приходила. За упокой не выпивали, за надежду пили. А надежда таяла с каждым днём…
Однажды Артёма на соседнюю ферму попросили привезти корма. Трактористом был. Привёз, разгрузил. Помогал ему какой-то мужик, заросший, молчун. Что-то показалось Артёму… Что — и сам не знал. Поспрашивал, что за мужик? Недавно на ферме работает, живёт в соседней деревушке у старухи угол снимает. О себе не рассказывает. Никто толком не знает, как зовут. Просто у скотника спроси, «деду» скажи… В деревне бороды не носили.
Не хотел мать тревожить Артём. Андрею рассказал. Решили вместе посмотреть на мужика. На ферму оба пошли, будто по делу. Сначала Артём издалека показал мужика, навоз он убирал, не оглядывался.
Андрей не выдержал, подошёл. Мужик не оглянулся. Постоял Андрей и вдруг сказал:
— Саня… Брат…
Только слегка дернулся мужик, но не повернулся. Голова наклонена, через плечо ответил:
— Ошибся ты… Ступай…
Андрей не отошёл. Говорит:
— Мать-то ждёт… Слёзы все выплакала, Бога просит, чтоб живой оказался…
Мужик согнулся ещё больше, вдруг вилы воткнул и повернулся всем корпусом:
— Ждёт? … Зэка ждёт? …
Тут и Артём вмешался:
— Сашка! … Я ж тебя сразу узнал, когда корма разгружали… Любого она ждёт! Без рук, без ног! А ты цел, что прячешься? Нас же ты научил, не бояться ничего и никого! Может, потому и выжили, что науку твою помнили!
И Люда ждёт! Не один год ждёт! Сватились уже другие к ней, а она тебе верна!
Опустил голову Александр, а по лицу слёзы… Шагнул к ним.
Братья обнялись, все втроём обнялись, и слёзы их сплелись…
Саша рассказал, что в бою ранили, в плен попал. В Польше в лагере был. Номер на руке… Всё пережил — голод, холод, побои, насмешки, непосильную работу… Пытались бежать, собаками их рвали, ноги в шрамах. Били так, что лучше бы убили… Освободили их наши войска, но в другой лагерь попал, свой. Проверяли. Отпустили, но нет у него ничего: ни паспорта, ни документов, только справка об освобождении. Домой тянуло, а не решался подойти. Стыдно было… Герои вернулись с войны, а он… Если бы не подошли, не узнали, уехал бы куда-нибудь…
…Мать решили подготовить. Сначала сказали, что вроде есть сведения, но не точные. Мать встрепенулась, ожила. Всё спрашивала, когда точно будет. Жён рассказали об этом, чтобы Татьяне сказали и сами были готовы. А девятое мая приближалось. Мать стол накрыла, как всегда, рюмку поставила с водкой. Печальна была. Праздник, а сына нет…
Собрались все, только Артём задерживался. Ждали его.
Алексей говорит:
— Мама, а вы рюмку хлебом не накрывайте. И не только огурец положите, а капустки, картошечки… Гостя ждём…
Только хотела спросить: «Что за гость?», ведь праздник семейный вроде…
И в эту минуту входит Артём, а за ним — «гость»… Аккуратно выбритый, в чистой одежде. Марина только хотела выговорить Артёму за опоздание, но вгляделась в «гостя»…
И ноги подкосились…
— Са-аша! Сынок!
Сердце екнуло, плохо ей стало… Но невестки были готовы — и нашатырь, и капли сердечные приготовили. Татьяну-то тоже отхаживать пришлось…
…Не знаю, быль это или нет. Но рассказала так, как услышала эту историю от пожилого человека, сына Александра и Люды. Он считает, что его отец — тоже герой, хоть без орденов…
И мне хочется верить, что это правда…
