Просыпаюсь от того, что по телу пробегает холодок. Одеяло куда-то исчезло, а в дверях мелькает тень. Приоткрываю глаз – свекровь, Валентина Семёновна, с хитрой ухмылкой шмыгает в коридор. «Мама, ну что вы делаете?!» – кричу я, но она уже растворилась в сумраке квартиры, оставив за собой лишь сдавленный смешок. Муж, Дмитрий, хрипло буркнул что-то в подушку и перевернулся на бок, даже не заметив подвоха. А я лежу, уставившись в потолочную трещину, и думаю: «Ну вот, опять её шуточки».
Мы с Димой расписались год назад, живём пока у его родителей в хрущёвке. Говорят, ненадолго – пока не скопим на свою однушку. Но с каждым днём мне кажется, что этот «ненадолго» тянется как резиновый. Валентина Семёновна – душа-человек, боевая бабулька, как сама себя называет – «с огоньком». Только её «огонёк» частенько обжигает. Сегодня одеяло стащила, завтра ночью вдруг ворвётся с чаем «для кровяного давления», а послезавтра начнёт трясти мои колготки перед гостями – «смотрите, какие у неё дыры на пятках!».
Познакомились мы при странных обстоятельствах. Когда Дима первый раз привёл меня в эту квартиру, Валентина Семёновна сразу схватила меня в охапку, назвала «ласточкой» и объявила, что теперь я её «кровинка». Сначала это трогало. Пока я не поняла, что слово «личное» в её лексиконе отсутствует. То в ванную вломится без стука – «а что, я же не чужой человек!», то мой бюстгальтер на балкон вывесит – «чтобы проветрился». А вчера застала её за изучением моих трусов – «ой, а у тебя, девочка, всё синтетика, это же вредно!».
Натянув потрёпанный халат, бреду на кухню. Валентина Семёновна уже колдует у плиты, напевая «Катюшу». «А-а, проснулась, Ирочка! – заливается она. – А то я уж думала, вы с Димой там до обеда проспите!» Подмигивает так, будто мы с ней заговорщицы. Я цепенею. «Доброе утро, – выдавливаю из себя. – Только, знаете, Валентина Семёновна, мне бы хотелось просыпаться… без спецэффектов.» Она машет рукой: «Да брось! В деревне у нас вообще спали вповалку – и ничего!»
Пью чай, чувствуя себя как в клетке. Понимаю же – не со зла она. Для неё это способ сказать «ты своя». Но мне-то неловко! У нас в семье личное пространство было свято. Мама, Нина Васильевна, даже письма мои не читала, хотя и плакала потом ночами от любопытства. А тут вся жизнь – как на ладони. И Дима… Дима только хмыкает: «Маман же добрая, чего ты?»
Решила поговорить. После завтрака, когда Дима ушёл в автосервис, предложила Валентине Семёновне «чаёк попить». Сели на балконе среди засохшей герани. «Вы знаете, – начинаю я, – мне так приятно, что вы приняли меня как родную…» И тут вываливаю всё: и про одеяло, и про трусы, и про то, что мне неудобно. Руки дрожат, как у вора перед ограблением.
Валентина Семёновна делает круглые глаза. «Да я ж не хотела… – бормочет она. – У нас в семье всегда так…» Потом вдруг хватает мою руку: «Ладно, ласточка, буду стучаться! Только если чё – сразу говори, а то я, старуха, не понимаю ваших этих деликатесов».
Теперь надеюсь, что будет легче. Вряд ли она изменится совсем – сорок лет привычки не выбросишь. Но компромисс найти можно. А ещё надо с Димой поговорить – чтобы не отмахивался. В конце концов, мы же семья. Может, когда съедем, всё наладится. А пока… пока учусь не вздрагивать, когда ночью скрипнет дверь. Хотя честно – после вчерашнего с одеялом, сплю в спортивных штанах. На всякий случай.
