ДАЙ МНЕ БОЛЬШИЕ БЕЛЫЕ КРЫЛЬЯ
В душной комнате Злата Соколов подошла к окну, где уже почти спала жаркая летняя тишь, а лёгкий бриз шептал прощальные слова.
Наверно, мне действительно задушило, прошептала она, чувствуя комок в горле, который прерывал каждый вдох. Это ощущение уже не пугало её: оно было смесью усталости, пустоты и холодного безразличия, будто ктото медленно выключал свет одним огромным переключателем.
Она упала на старый железный каркас кровати, и почти сразу погрузилась в сон.
Сначала мерцали обрывки голосов, скрежет ступенек в старинных московских двориках, свет фонаря, пробивающегося сквозь туман над Новым Арбатом… Затем всё очистилось. Злата превратилась в птицу с огромными белыми крыльями, лёгкими и острыми, как первый глоток воздуха после долгой тишины. Она поднялась над городом, который внизу дрожал от тысяч огней, словно рассыпанные звёздные крошки над Красной площадью.
Город был незнаком, но в то же время чувствовался родным. Высокие силуэты домов тянулись к небесам, будто хотели коснуться звёзд, а между ними простирались мосты и узкие каньоны улиц, дыхание свободы, которое нельзя объяснить, а только ощутить. Там было легко. Там она внезапно вспомнила, какой могла бы быть сама: не уставшей, не ищущей одобрения, не сжатой внутри а живой.
Свободной.
Она кружилась над этим городом, ныряла между крышами, касалась крылом прохладного воздуха, и казалось, так будет всегда. Но внезапно невидимое воспоминание потянуло её вниз.
Мне нужно прилечь, услышала она свой голос, будто откудато издалека.
Мир задрожал, свет рассыпался, и она начала падать мягко, как перо, возвращаясь в ту же самую душную комнату, где всё началось.
Она резко открыла глаза, будто ктото позвал её по имени. Комната встретила её тем же тяжелым воздухом, но теперь он казался холоднее, как утренний ветер над Москвойреки. Чтото в ней не вернулось полностью, оставив часть себя в городе огней и теней крыльев.
Злата медленно поднялась и села на кровать. Тишина висела, почти осязаемая, как пластинка, застрявшая на одной нотке. Мир вокруг выглядел знакомо, но чуждо, будто стены чуть сдвинулись, пока она спала.
Она провела ладонью по груди туда, где в сне били её крылья. Пальцы коснулись лишь ткани футболки.
Странно я же почти летела, подумала она. Но память сна уже таяла, как мокрый снег на ладонях. Оставалось лишь ощущение лёгкого шевеления внутри, почти незаметного, но реального.
И вдруг она поняла: сон был не о полёте и не о городе, который нельзя назвать вслух. Он говорил о том, что она устала жить на земле, где каждый шаг как долг. О том, что ей давно нужно другое небо. О том, что крылья не фантазия, а древняя почти забытая память.
Она задержала дыхание, чтобы не спугнуть это чувство, и прошептала в темноту:
Если когданибудь решусь я вернусь туда.
Я взлечу понастоящему.
В ту же секунду чтото внутри неё тихо ответило:
Ты уже начала.
Злата стояла у окна долго, пока ночь медленно сдавалась, тени стали тоньше, а небо светлело, будто мир делал глубокий вдох перед новым вихрем суеты.
Но внутри неё чтото уже изменилось: незримо, тихо, но необратимо. Она смотрела на горизонт, где тонкая полоска света делила мир на «до» и «после». И вдруг ощутила, что больше не боится ни своей слабости, ни пустоты, ни безразличной усталости, что часто накрывала её, как волна.
Эти крылья не были лишь сном. Они были частью её.
Она закрыла глаза, положила ладонь на грудь, где сердце чуть стукнуло, подтверждая мысль. Не громко, не торжественно, но уверенно.
Хватит жить чужими ожиданиями. Хватит терпеть. Хватит ждать, пока ктото разрешит мне быть собой, прошептала она.
В этот миг внутри неё чтото расправилось: не крылья, а чтото глубже, будто её душа, долго сидевшая в темноте, наконец выпрямилась во весь рост.
Она открыла глаза: небо уже было бледнорозовым, первый утренний свет ласково ложился на её лицо. Сделав шаг назад от окна, она почувствовала, как пол под ногами дрогнул. Или дрогнул мир? Не важно. Главное она больше не падает.
Глубокий вдох, первый понастоящему свободный за многие месяцы, и она произнесла вслух, чётко, спокойно, как клятву:
Я поднимусь. Сама. До тех высот, о которых мечтаю.
И ни одна душная комната больше не станет её клеткой.
Она развернулась, и шаг её был лёгким, почти воздушным, не из спешки, а потому, что человек, нашедший свои крылья, уже никогда не будет прежним.
