Дедушка, смотри! крикнула Зина, прижала нос к окну. Собачка!
За калиткой скакала дворняжка, чёрная, грязная, с торчащими ребрами.
Опять эта шальная, пробурчал я, натягивая валенки. Третий день крутится. Иди-иди отсюда!
Я замахнулся палкой. Пес отскочил, но не убежал, лишь остановился в пятиметровой отставке и просто смотрел.
Дед, не гоняй её! Хватала меня Зина за рукав. Наверно, голодна и замерзла!
Мне своих забот хватает! отмахнулся я. Плюнет блохами, заразой всё сыпет. Марш!
Собака поджала хвост и отпрянула. Как только я исчез за дверью, она вернулась.
Я взял внучку к себе полугода назад, после того как её родители погибли в горах. Никогда особо с детьми не ладил, привык к одиночеству и строгому распорядку. А теперь эта девочка плачет по ночам, спрашивая: «Дедушка, а когда мамы с папой вернутся?» Как объяснить, что никогда? Я лишь ворчал и отводил взгляд. Тяжело нам обоим, но места для ухода не было.
После обеда, пока я дремал у телевизора, Зина тихо выскользнула во двор с миской, в которой остался суп.
Иди сюда, Маруся, шептала она. Так ты теперь названа. Красивое имя, правда?
Пес медленно подполз, высосал миску до последней крошки, затем лёг, положив морду на лапы, и смотрел на меня с преданностью.
Ты хорошая, гладила её Зина. Очень хорошая.
С того дня Маруся не уходила из двора. Она караулила у калитки, провожала Зину в школу и встречала её обратно. Когда я выходил наружу, слышалось громкое:
Опять ты! Сколько можно?!
Но Маруся уже знала: я лаюсь, но не кусаюсь.
Сосед Семён Николаевич, покуривая у забора, наблюдал за нашим «цирком» и сказал:
Пашка, зря её гоняешь.
Что ты! Мне собака нужна, как зубная боль!
А может, задумался Семён, Бог её тебе не зря послал?
Я лишь фыркнул.
Неделя прошла, и Маруся всё стояла у калитки в любую погоду, в любой мороз. Зина тайком подкидывала ей еду, а я делал вид, будто ничего не замечаю.
Дед, можно Маруся в сени оставить? просила она за ужином. Там теплее.
Нет и ещё раз нет! ударил я кулаком по столу. В доме животным не место!
Но она же
Никаких «но»! Хватит твоих капризов!
Зина прижмыла губы и замолчала. Ночью я долго не мог уснуть. Утром выглянул в окно: Маруся лежала свернувшись калачиком прямо на снегу. «Сдохнет скоро», подумал я, и чтото стало тяжело в груди.
В субботу Зина пошла на пруд кататься на коньках. Маруся, как всегда, шла следом. Девочка смеялась, крутилась, а собака сидела на берегу и наблюдала.
Смотри, как я умею! крикнула Зина и помчалась к середине пруда.
Лёд под ней затрещал и проломился.
Вода была чёрной и ледяной. Зина упала, её потянуло под лёд. Она боролась, кричала, но её голос заглушали волны.
Маруся замерла на мгновение, потом бросилась к дому. Я, колоча дрова, услышал лай, обернулся собака бросилась по двору, схватила меня за штаны и потащила к калитке.
Ты чего, безумная? не понял я.
Но Маруся не отступала, держала меня за одежду, глаза её полны тревоги.
Зина! крикнул я и бросился за собакой.
Маруся мчалась вперёд, оглядываясь, спешила к пруду. Я увидел тёмную полынью, услышал слабые всплески.
Держись! закричал я, схватив длинную жердь, Держись, внучка!
Я полз по трещащему льду, схватил Зину за куртку и потащил к берегу, а Маруся всё время лаяла и подбадривала. Когда вытащили её, она была синяя, я растирал её снегом, дул в лицо, молился.
Дедушка, прошептала Зина, где Маруся?
Собака сидела рядом, дрожа от холода и страха.
Здесь, хрипло ответил я. Здесь.
После того случая я больше не кричал на собаку, но и в дом не пускал.
Дед, почему? возмущалась Зина. Она же меня спасла!
Спасла, спасла. А места для неё у нас нет.
Почему?
Потому что так у меня заведено! рычал я.
Сердце сжималось, будто бы кошки царапали изнутри.
Семён пришёл попить чаю, сели за стол, курили.
Слышал, что случилось? спросил он осторожно.
Слышал, пробурчал я.
Хорошая собака. Умная.
Бывает.
Её бы беречь надо.
Я пожал плечами:
Берегём её. Не гоним ведь.
Да, не гонишь. А где в мороз она ночует?
На улице. Собака она или не собака?
Семён покачал головой:
Странный ты, Паша. Жизнь внучке спасла, а ты… Неблагодарность, это называется.
Ничего я ей не должен! вспылил я. Накормили, не бей и хватит!
Должен не должен. А почеловечески как?
Почеловечески любить людей, а не шавок!
Семён замолчал, понимая, что спорить бесполезно.
Февраль выдался злющим: метели одна за другой, будто зима решила показать, кто хозяин. Я успевал только расчёсывать дорожки, а утром снова сугробы по пояс.
Маруся всё сидела у калитки, худела, шерсть свалялась, глаза потускнели, но не уходила.
Дедушка, тянула меня Зина за рукав, смотри на неё. Она же еле живая.
Сама выбрала здесь сидеть, отмахнулся я. Никто её не принуждал.
Но она же
Хватит! рычал я. Сколько можно об одном и том же? Надоела уже эта собака!
Зина обиделась и замкнулась. Вечером, когда я читал газету, она тихо сказала:
Сегодня Маруся не видна.
И что? не отрывая глаз от строк, ответил я.
Целый день её нет. Может, заболела?
Может, ушла наконец. Туда ей и дорога.
Дедушка! Как ты можешь так говорить?
Как надо? отложил газету, посмотрел на неё. Она не наша! Чужая! Мы ей ничего не обязаны!
Обязаны, шёпнула Зина. Она меня спасла, а места тёплого ей не дали.
Места нет! ударил я кулаком. Дом не зоопарк!
Зина всхлипнула и убежала в свою комнату, а я остался за столом, и газета больше не читалась.
Ночью разыгралась такая метель, что дом дрожал, как будто ходил. Ветер выл в трубах, стекла дребезжали, снег хлестал окна. Я ворочался в постели, не мог уснуть.
«Собачья погода», думал я, ругая себя: «Какая мне разница? Не моё дело!» Но разница была, и я это чувствовал.
Утром ветер стих. Я встал, заварил чай, выглянул в окно: двор запорошен по самые окна, дорожки исчезли, скамейка стояла одна. У калитки чтото чернело в сугробе.
Наверно, мусор, подумал я, но сердце сжалось.
Надел телогрейку, сунул ноги в валенки и вышел. Снег был рыхлый, глубокий, до колен. Подойдя к калитке, я увидел Маруcью, неподвижно лежащую, почти полностью покрытую снегом, торчали лишь уши и кончик хвоста.
Сдохла, пробормотал я, но вдруг почувствовал, как чтото внутри щёлкнуло. Смахнул снег собака едва жила, слабо дышала, глаза не открывала.
Эх ты, прошептал я. Плохая, почему не ушла?
Маруся дрогнула от голоса, попыталась поднять голову, но сил не хватило. Я осторожно поднял её на руки, почувствовав лёгкую, почти костную плоть, но всё ещё теплую.
Держись, бормотал я, пробираясь к дому.
Внес её в сени, потом на кухню, положил на старое одеяло у печи.
Дедушка? в дверях появилась Зина в пижаме. Что случилось?
Она замерзла там, запинался я. Дай ей согреться.
Зина бросилась к Маруcе:
Она живая? Дедушка, она живая?
Живая, живая. Налей молока в миску, тёплого.
Сейчас! бросилась девочка к плите.
Я сидел на корточках, гладил её голову и думал: «Что я, такой человек? Довёл её до полусмерти, а она всё ещё рядом, верит».
Маруся приоткрыла глаза, взглянула на меня благодарно, и в горле у меня защемилось.
Молоко готово! заявила Зина, поставив миску рядом.
Собака с трудом подняла голову, лакнула, потом ещё, и ещё. Мы с внучкой сидели, наблюдая, как она пьёт, и радовались, будто случилось чудо.
К обеду Маруся уже сидела, к вечеру ходила по кухне на дрожащих лапах. Я время от времени бросал на неё взгляды, бормоча:
Пока это временно, понятно? Как окрепнет наружу!
Зина лишь улыбалась, видя, как я тайком подкладываю ей лучшие куски мяса, укрываю теплее, глажу, будто никто не смотрит.
«Не выгонит», думала она. «Больше не выгонит».
Утром я проснулся рано, Маруся лежала у печи, внимательно смотрела на меня.
Ну что, ожила? пробормотал я, натягивая штаны. Вот и всё.
Собака задрожала хвостом, как бы проверяя, не прогонят ли меня снова.
После завтрака я надел телогрейку и вышел во двор, прошёл вдоль забора, покурил, посмотрел на старую будку у сарая, где давно никто не жил.
Лиль! крикнул я в дом. А ну иди сюда!
Зина выскочила, за ней пошла Маруcя, но уже не смотрела на меня.
Смотри, указал я на будку. Крыша прошита, стенки гнилые. Думаю, стоит починить.
Зачем, дед? не поняла она.
Как зачем? буркнул я. Пустое место без дела. Непорядок.
Притащил доски, молоток, гвозди, принялся чинить, ругаясь, когда гвоздь гнулась или доска не подходила. Маруcя сидела рядом, наблюдая, как я стараюсь ради неё.
К обеду будка засияла новой крышей. Я положил внутри старое одеяло, поставил миски для воды и еды.
Ну вот, сказал я, оттирая пот. Готово.
Дедушка, тихо спросила Зина, это для Маруcи?
А для кого ещё? пробормотал я. В доме ей не место, а на улице жить надо «почеловечески», то есть «пособачьи».
Зина бросилась меня обнимать:
Спасибо, дедушка! Спасибо!
Ладно, ладно, отмахнулся я. Не распускай нытьё. И запомни это временно! Пока не найдём ей хозяев.
Но я сам понимал, что никого искать не будет, и Маруcя теперь никому не нужна, кроме нас.
Тогда подошёл Семён, посмотрел на обновлённую будку, на собаку, на радостное лицо Зины и ухмыльнулся:
Ну что, Паша, говорил же я не зря Бог её послал.
Да отстань со своим Богом, буркнул я. Просто жалко стало.
Конечно, жалко, кивнул Семён. Сердце твоё доброе, только спрятал его глубоко.
Я хотел возразить, но задумался, посмотрел, как Маруcя обнюхивает новое жилище, как Зина гладит её. Понял: теперь они семья. Неполная, может странная, но всё же семья.
Ладно, Маруcя, тихо сказал я. Это теперь и твой дом.
Собака взглянула на меня долго, затем легла у будки, чтобы видеть дверь дома, где живут её люди.
