Тот самый день
Всё началось с того, что Марина проспала. Не на десять минут — она резко открыла глаза в без двадцати десять, хотя обычно уже в полдевятого сидела в маршрутке с термосом и потухшим взглядом. Сердце сразу ушло в пятки, словно кто-то дёрнул за невидимую нитку, и привычный мир рассыпался. Телефон сел — зарядка, как назло, выскочила из розетки среди ночи. Воды в кране не было: плановая проверка труб, о которой она, естественно, забыла. На кухне — звон, черепки: разбилась её любимая кружка с надписью «Не вешай нос». Остались лишь осколки и тишина.
Та самая, густая, давящая тишина, от которой в висках начинается лёгкий звон. Когда квартира не молчит, а замирает. И ты замираешь тоже — не от спокойствия, а потому что больше не можешь удерживать это внутри.
На работу Марина, разумеется, опозала. Влетела в кабинет с растрёпанной косой, без макияжа и с грязным подолом пальто. Коллеги подняли глаза. Кто-то усмехнулся, кто-то поспешно застучал по клавиатуре, делая вид, что занят. Начальница вздохнула с таким лицом, будто Марина лично разрушила все планы отдела. День покатился кувырком — словно кто-то резко дёрнул за край ковра, и всё поехало.
Марина не стала ни оправдываться, ни ныть. Просто села за стол и открыла нужный файл. Но внутри всё ныло от бессилия, будто она надела колючий свитер на голое тело. Казалось, весь мир тихо шепчет ей в спину: «Ты же понимаешь, что так не должно быть».
После обеда позвонили из школы: у сына — стычка с учительницей. Грозят педсоветом, требуют разобраться, слова «дисциплинарное взыскание» звучат как приговор. Потом — смс от банка: карта ушла в минус, последний платёж не прошёл. А затем — фото от соседки: «Это у тебя?» На потолке мокрое пятно, будто синяк, расползающийся по её будням.
К вечеру Марина сидела на ледяных ступеньках у подъезда. Колготки прилипли к коже, пальцы закоченели. Плечи сгорблены, сумка распахнута, словно душа, вывернутая наизнанку. День не просто не задался — он будто проверял её на разрыв, тыкая пальцем в самые больные места.
И вдруг рядом остановилась девочка. Худущая, в очках с перекошенной дужкой, с рюкзаком почти больше её самой.
— Тётя, вам правда так плохо?
Марина подняла голову. Хотела буркнуть «отстань», но голос девочки прозвучал так искренне, что она сдалась.
— Плохо, — выдохнула она.
Девочка присела. Достала из рюкзака яблоко, чуть помятое, но чистое. Протянула его обеими руками.
— Бабушка говорит, если человеку тяжело — надо поделиться. Хоть чем-то. Хоть яблоком.
Марина взяла. Откусила. Кисло-сладкое, с ароматом ранней осени и школьного двора. В груди что-то дрогнуло. Не боль — просто шум. Он утих.
— Спасибо. Как тебя зовут?
— Аня. А вас?
— Марина.
— Не грустите, Марина. Всё ещё наладится. Просто сейчас — не ваш день.
Марина кивнула. Едва заметно, но уже теплея взглядом.
Девочка встала, поправила рюкзак и ушла. Не оглянулась. Шла быстро, будто знала: сделала что нужно. Марина смотрела ей вслед. Где-то внутри вдруг теплело, будто кто-то зажёг крохотную свечку.
Она поднялась. Вернулась домой. Сняла пальто. Позвонила сыну. Не ругать — просто спросить, как дела. Сказала «прости» без повода. Просто захотелось первой сказать что-то доброе.
Потом налила воды коту Барсику. Подмела пол. Собрала черепки. Простые движения, но впервые за день — не на автомате.
Утром Марина купила новую кружку. Синюю. Яркую, как надежда. И старомодный будильник с тиканьем, похожим на шёпот: «Ты здесь. Время идёт — и ты с ним».
Иногда всё распадается не со взрывом, а по швам. А потом — собирается заново. Не теми же руками, не из тех же кусочков. Но собирается. С яблока. С чужого детского голоса. С мига, когда ты наконец решаешь: хватит. Пора жить.
