Возле старого рынка в Воронеже стояла женщина. Она курила, заслоняя сигарету от ветра ладонью, а другой рукой прижимала к себе потрёпанную сумку-авоську. Та провисала вниз, будто набитая не вещами, а усталостью. Женщина стояла у самого края тротуара, словно охраняя этот клочок земли — единственное твёрдое место в зыбком, расплывчатом мире.
Её звали Татьяна. Сорок девять лет. На вид — меньше. Худое лицо с высокими скулами, волосы собраны в небрежный пучок, глаза светлые, но с синевой под нижними веками — не от бессонницы, а от долгого отсутствия простых вещей: тепла, участия, маленьких чудес.
Она не была сломлена — просто измотана. Устала от одинаковых дней, от треска будильника, от пустых слов «нормально» и «как обычно», за которыми пряталась. Устала от вечеров, заканчивающихся в тишине, от необходимости каждое утро снова собирать себя по кусочкам, чтобы просто прожить ещё один день.
Проснулась в семь. Пол скрипнул — сын, Дмитрий, собирался в институт. Бросил на ходу «привет» и вышел, даже не заглянув на кухню. Она ещё немного лежала, глядя в потолок с трещинами, потом поднялась.
В зеркале — обычное лицо. Ни злости, ни радости, даже усталость не читалась. Просто лицо. Кофе выпила стоя, накинула куртку, схватила сумку и вышла. День не начинался — он просто шёл дальше.
Сегодня нужно было в город: забрать справку, зайти к неврологу и, если повезёт, купить Диме новую куртку. Тротуар был мокрым, люди спешили. Она шла, прижимая сумку к животу, будто это единственная защита. По дороге купила два пирожка с капустой. Один съела, второй оставила на скамейке у перехода — для старика, который всегда тут сидел. Но сегодня его не было.
В поликлинике — очередь, четыре бабушки оживлённо обсуждали давление, огороды и тесный кабинет, где «бедный врач просто задохнётся». Татьяна сидела у стены, листала новости. Взрывы, смерти, чужие трагедии, чужие улыбки. Закрыла телефон. Не потому, что надоело, просто стало всё равно.
Невролог говорил что-то про «вегетативную дистонию» и «необходимость отдыха». Она кивала, делая вид, что слушает. Но в голове крутилась одна мысль: где найти место, где можно просто лечь и ничего не решать.
На улице похолодало. Ветер пробирался под воротник. Татьяна купила кофе, пила маленькими глотками, будто это последнее тепло. Села в сквере на скамейку. Рядом присел мужчина. Лет пятидесяти, морщины у глаз, плечи сгорблены. Не глядя на неё, тихо сказал:
— Холодно. А домой всё равно не тянет.
Она даже не удивилась. Словно он прочитал её мысли. Заговорили. О работе. О еде. О том, как жизнь неожиданно меняется. Он — сторож в круглосуточном магазине, жена уехала к сыну и, кажется, не вернётся. Письма пишет редко. Он их даже не открывает.
Она — оператор на почте. С ней живёт мать, которая всё чаще забывает имена, дни недели, а ночами ищет покойного мужа. Уже шесть лет как его нет. Говорили спокойно, будто не о боли, а о дожде.
Помолчали. Допивали кофе. Потом он встал и, слегка смущаясь, спросил:
— Вы не против, если я вас запомню?
— Только не перепутайте.
Он улыбнулся.
— Не перепутаю. Просто хочется знать, что кто-то тоже есть. Не в телевизоре. Не в телефоне. А вот так.
Он ушёл, не оборачиваясь. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся в толпе.
Вечером вернулся Дима. Разогрела ужин, спросила, как дела. Он пожал плечами, уткнулся в телефон. И вдруг поднял глаза:
— А у тебя как день?
Ложка замерла в руке. От этих четырёх слов внутри что-то дрогнуло. Она ответила не спеша:
— Обычный. Как всегда.
Он кивнул. И не отвернулся сразу. Это было мало. Но в её мире, где дни шли под копирку, даже это что-то значило.
А ночью, лёжа в темноте, она подумала: может, кто-то сейчас вспоминает ту скамейку, кофе и тишину, в которой нашлось место для чужой доброты.
Этого хватило. Не как чудо, а как точка опоры. Чтобы завтра снова встать. И шагнуть в новый день.
