Могут ли дети отвернуться от отца после развода? Мои дети не хотят меня знать, потому что я когда-то ушёл.
С Татьяной мы прожили бок о бок двенадцать долгих лет. Мне казалось, наш союз нерушим, пока я не начал замечать, как между нами вырастает стена. После рождения дочерей — Маши и Даши — жена вся ушла в заботу о них. Я её не виню — дети требуют сил и времени. Но я почувствовал себя лишним, будто рядом со мной не супруга, а лишь мать моих дочерей, и ничего больше.
Мы почти не говорили. Годами спали порознь. Мне не хватало её тепла, участия, простого взгляда, в котором я был бы дорог. И вот в один из дней я встретил другую — Ирину. Она была моложе, слушала меня, расспрашивала о делах, смотрела так, как давно не смотрела Татьяна. Я не хотел предательства. Пришёл домой и прямо сказал жене: ухожу.
Ждал криков, слёз, упрёков. Но Татьяна лишь тихо кивнула и сказала, что понимает. Ни просьб остаться, ни обид. Мы развелись. Я женился на Ирине. Сперва всё было ярко и ново: она поддерживала, заботилась, была рядом. А потом — снова стена, снова холод, снова одиночество.
Старшая дочь тогда была в переходном возрасте, младшая — в начальной школе. Татьяна решила, что детям лучше без меня. Говорила, им так спокойнее. Через её мать я передавал детям подарки и деньги — лишь так мог оставаться в их жизни, хоть и заочно.
Позже у меня родился сын — Андрей. С ним я хотел всё исправить. Носил его на руках, учил говорить, играл с ним каждый день. Но и Ирина ушла. Ему было всего четыре. Она нашла другого — моложе, удачливее, как я потом узнал. Поставила условия: видеться только по графику, жёсткий контроль, деньги на каждый чих. Потом её новый муж заявил, что мне не место в их жизни. Связь с сыном оборвалась.
Теперь мне шестьдесят семь. У дочерей свои семьи, свои дети — внуки, которых я никогда не обниму. Сын уже взрослый, но где он, как живёт, кем стал — мне неизвестно. Ни звонков, ни писем. Как будто меня и не было. Да, я ошибался, да, я ушёл — но разве за это меня должно стереть из их жизни навсегда?
Я пытался быть рядом. Помогал, как мог. Но у каждого есть предел. Я не оправдываюсь — просто хочу, чтобы меня услышали. Да, оступился, но разве это лишает меня права быть отцом?
Теперь я один. Ни семьи, ни детей. Праздники — пустые. Телефон молчит. Порой даже страшно подумать — а вдруг умру, и никто не заметит? Может, написать? Позвонить? Но что сказать? «Прости, что не удержал семью»? «Прости, что был слаб»?
Разве я не заслужил хотя бы звонка? Разве не имею права знать, как живут мои дети? Почему их молчание — как нож в сердце?
Иногда сижу на лавочке у подъезда и смотрю, как другие деды играют с внуками. Слышу: «Дедуля, иди сюда!» А мне никто так не скажет.
Время уходит. Не хочу умирать с мыслью, что для тех, кого любил больше жизни, я был пустым местом. Да, не идеален, да, ошибался. Но разве любовь — это только правильные поступки?
Не знаю, простят ли. Но я всё ещё надеюсь. Всё ещё жду…
