Владислава Ивановна осторожно тянулась за наливными яблоками, висевшими на высокой ветке. Спина ныла привычной болью, но она не обращала внимания — урожай в этом году выдался на диво. Малиновка уродилась сладкая, ароматная, с медовым привкусом. То, что надо для повидла, которое так любит её зять Николай. А внучка Дашенька всегда рада шарлотке к вечернему чаю, когда приезжает в гости.
— Матушка, опять на стремянке лазешь? — голос дочери заставил Владиславу Ивановну вздрогнуть. — Вечно тебя искать надо по всему участку!
Алевтина, её дочь, стояла на дорожке, уперев руки в бока. В нарядном сарафане, с уложенными в тугой пучок волосами, она казалась инородной среди яблонь и грядок с петрушкой.
— Да я же аккуратно, Аленька, — с виноватой улыбкой сползла Владислава Ивановна со ступенек. — Зачем вас беспокоить? У вас и без меня дел невпроворот.
— Вот именно, — кивнула Алевтина, забирая у матери лукошко с яблоками. — Коля третий день отчёты сводит, я с поставщиками на телефоне, а ты тут верхолазанием занимаешься. Свалишься ещё — кого вызывать будем? Я не могу по больницам с тобой ездить, мама!
Владислава Ивановна промолчала. Что ответишь? Дети выросли, у них своя жизнь. Алечка с мужем лавку держат — стройматериалы продают. Вечно в хлопотах, в разъездах. Не до старухи им.
— Мам, нам нужно серьёзно поговорить, — Алевтина отнесла лукошко на крыльцо и вернулась. — Присядем.
Сердце Владиславы Ивановны ёкнуло. Этот тон она знала — так дочь говорила, когда собиралась объявить что-то важное.
Они сели на старую скамью под черёмухой. Владислава Ивановна сама красила её когда-то голубой краской. Краска облезла, пора бы подновить, да всё руки не доходили. Теперь, видно, и не дойдут.
— Мам, помнишь, мы с Колей говорили про новую лавку? — начала Алевтина, глядя куда-то за яблони.
— Помню, родная, — кивнула Владислава Ивановна. — Хотели в другой конец района открыть.
— Так вот, всё складывается. Ссуду дали, помещение присмотрели. Но нужны дополнительные деньги на ремонт и первую партию товара.
Владислава Ивановна напряглась. У неё были скромные сбережения «на погребение», но она отдала бы их дочери без раздумий.
— Алечка, если тебе нужны деньги…
— Не в этом дело, мам, — перебила её Алевтина. — Мы решили продать дачу.
— Какую дачу? — Владислава Ивановна замерла.
— Эту дачу, мам, — Алевтина обвела рукой участок. — Сосед Ермолаич давно глаз положил, предлагает хорошие деньги. А нам они сейчас как воздух нужны.
У Владиславы Ивановны потемнело в глазах. Продать дачу? Но как же так? Ведь это их родовое гнездо. Здесь ещё её покойный Пётр дом ставил, сад разбивал. Здесь Алечка взрослела, на этих грядках училась землю чувствовать. Тридцать лет они с мужем каждое лето тут проводили, а после его смерти она и вовсе перебралась сюда жить с апреля по октябрь.
— А я-то как? — прошептала она. — Где мне быть?
— Мам, ты же сама понимаешь, что в твоём возрасте одной на даче тяжело, — Алевтина положила руку ей на плечо. — Дом ветшает, участок зарастает. Мы с Колей не можем каждые выходные сюда мотаться. А у тебя квартира в городе есть, уютная. Не подумай, что мы тебя на улицу выставляем.
— Но я не хочу в квартиру, — комок подступил к горлу. — Аленька, я тут живу. Тут мои цветы, мои кусты смородины, соседки-подружки. Как же так?
— Решение принято, мама, — голос дочери стал твёрже. — Ермолаич даёт хорошую цену, мы уже договорились. Документы готовят. У тебя десять дней на сборы. Что нужно — заберёшь, остальное… как-нибудь разберёмся.
— Десять дней? — Владислава Ивановна не верила ушам. — Так скоро?
— Лучше быстро, чем мучиться, — отрезала Алевтина. — И ещё, мам… дача записана на меня и Колю, помнишь? Вы с отцом переоформили ещё при жизни, чтобы потом наследством не маяться.
Владислава Ивановна помнила. Как не помнить? Пётр настаивал: «Пусть сразу на детей запишем, пока живы». И она согласилась. Разве могла она предположить, что родная дочь выселит её из дома, который они с мужем по брёвнышку складывали?
— Мам, не смотри так, — Алевтина встала. — Мы не от хорошей жизни это делаем. Бизнес либо в гору пойдёт, либо прогорим. Дача… ну что дача? Земля, которая только время и силы отнимает. Ты сама говорила, что спина от грядок болит.
— По-доброму говорила, — прошептала Владислава Ивановна.
Вечером она не могла уснуть. Лежала на кровати в своей горнице, смотрела на потолок, который Пётр сам обшивал досками, и думала, как оставит всё это. Яблони, что сажали, когда Алечке было шесть лет. Клубнику, с которой соседские ребятишки ягоды воровали, а она делала вид, что не видит. Беседку, где летними вечерами с подругами щёлкала семечки да сплетничала.
Утром приехал зять, Николай. Привёз картонные коробки, мешки для мусора.
— Владислава Ивановна, давайте вещи соберём, — предложил он, избегая её взгляда. — Что в город повезём, что лишнее?
— Лишнее? — переспросила она. — Для кого лишнее, Коля? Для Ермолаича? Ему мои пожитки не нужны. Он дом снесёт, участок к своему присоединит.
— Ну, что-то выбросим, — замялся зять. — Мебель старая, утварь… Алевтина сказала, в квартире новое купите.
«На какие шиши?» — хотела спросить Владислава Ивановна, но промолчала. Её пенсии хватало только на таблетки да скромную еду. Потому она и жила на даче — тут хоть свои овощи, соседи помогут продуктами за услуги.
— Коля, — она посмотрела зятю прямо в глаза, — может, другой выход найдёте? Может, не надо дачу продавать?
Николай отвел взгляд.
— Владислава Ивановна, поверьте, мы всё обдумали. В вашемА потом, уже уезжая, Алевтина вдруг обернулась и увидела, как мать, сгорбившись, стоит у калитки с ворохом забытых фотографий в руках — и сердце её дрогнуло, но машина уже тронулась, увозя её прочь от материнских яблонь и того самого детства, которое теперь навсегда останется за высоким забором.