Никому не нужный дом
Всё началось с того, что Сергей не услышал привычного звонка будильника. Ему казалось, что будильник был где-то за стенкой или под подушкой но сам он просто вдруг оказался уже в пятне серого утреннего света, проникающего сквозь занавеску. Холодильник пел низко и протяжно. В коридоре бесшумно бродили тапки без ног. Сергей лежал, слушал два шороха времени: один погружённый в шёпот асфальта за окном, другой внутри себя, будто у него под кожей заводилась пружина.
Встав, он ненадолго застыл у окна. За семью этажами город был похож на гигантский детский конструктор, в лужах отражались опрокинутые трёхкопеечные монеты. Его «Нива», как забытый чугунный чайник, стояла у парадной. Блестела сырой пылью, будто поверх выбеленной корки лежала прозрачная тонкая лужица, не смытых за зимние ночи часов.
В прежние дни он уже был бы в ванной, слушал бы по соседству чужой радиоголос, пил бы горячий чай, собираясь на завод. Всё стало прозрачнее сыновья недели, планёрки, зарплаты, расползающиеся календарные клетки. Теперь сосед так же включал радио, а в Сергея часто заглядывал вопрос на цыпочках: чем заняться сегодня? По бумагам он уже несколько лет на пенсии, но внутри привычка жила по распорядку будто всё ещё нужно куда-то спешить, на что-то опаздывать.
Он взял из коридора потрёпанные спортивные штаны, вышел на кухню и поставил чайник, который время от времени отбрасывал тень в форме крыла на плитку. Разогрел на сковородке ломоть вчерашнего батона как корабль, возвращённый в порт после долгого плавания.
Потом Сергей встал у окна и увидел свой двор, пустой, как ладонь до первой монеты. Свежие лужи отражали куски неба, а его «Нива» внизу напоминала покосившуюся скамейку из забытого парка. Он подумал: «Надо бы проведать гараж, вдруг опять закапало с потолка», и сразу вспомнил гараж кооперативный, между третьей и четвёртой станцией, в том самом закутке, где всегда пахло резиной, бензином, и временем, застрявшим под капотом.
Когда-то гараж был его космосом дежурные масляные пятна как гравлапы, споры соседей о ценах и о «Спартаке», звон кастрюлек о бетон, всё это было ритмом прошлого, переселённого в железные коробки и доски. Но теперь вся жизнь стала одним длинным монологом: сервис, шиномонтаж, операция в два касания экрана. Только гараж остался настоящим. Там не выцвели его инструменты, не исчез хлам, не уехали коробки с «нужным хозяйством».
А ещё была дача деревянная, с перекосившимся крыльцом и маленькой кухонькой, пахнущей прошлогодней ромашкой и заплесневевшими газетами. Когда он закрывал глаза, видел эти доски и слышал дождь, стучащий по жестяной крыше. Дача досталась им с женой от её родителей, терпеливо переходя по поколениям, как забытая свечка, которую неспешно переносят из одного угла в другой. Дети и жена, картошка на мангале, магнитофон на табуретке, весёлый хруст в колонках всё это растворилось, как дым, в ежедневных заботах.
Четыре года как жены не стало она растаяла, как тёплый пар в зимнем воздухе. Дети вырастили птиц щекотки в своих ладонях и улетели в свои новые гнёзда. Только гараж да дача держали Сергея в системе квартира, дача, гараж, каждый день на своём месте, будто крошечные острова на остывающем асфальте памяти.
Когда чайник зашипел, он согнул ломоть батона и стал медленно разламывать его на куски, раздавая их воображаемым рукам. Смотрел на сложенный на стуле свитер и вспоминал разговор вчерашний в нём был зашит морщинистый смысл, торчавший наружу, как торчит нитка в распустившейся варежке.
Дети приезжали вечером сын с женой и маленьким мальчиком, внуком с глазами от деда истончившимися, а дочка с мужем-невидимкой, у которого в голосе всегда пряталась усталость. Пили чай, разглядывали фотографии с отпуска, потом говорили о деньгах, как будто деньги были старой грушей на подоконнике: всё больше морщин, всё меньше сока.
Сын вздыхал, что ипотека кусается всё больнее, говоря, что проценты ползают по нему, как жуки. Дочка жаловалась на дорогущий садик и кружки, а ещё мешки одежды, которые приходилось таскать каждый сезон, в надежде, что детские локти вырастут чуть медленнее. Сергей кивал он тоже когда-то отмерял на ужин каждую копейку, в квартире с видом на чужое счастье, но тогда у него не было ни гаража, ни дачи; только съёмная комната и надежда, что весна настанет вовремя.
И вот сын, чуть не хрустнув воздух, произнёс осторожно:
Пап, мы тут с Ольгой думали И с Лидой тоже обсуждали. Может, ну её, эту дачу продавать? Или гараж? Ты ведь туда почти не ездишь.
Сергей улыбнулся, как улыбаются старые собаки, которым рассказывают известные истории, и ускользнул от темы. Но ночью его будто кто-то тормошил за плечо вопросом «ну ты же не ездишь».
После завтрака он ополоснул чайник и решил: вот и время самому доказать себе, что всё ещё помнит, как пахнет майская земля. Надел куртку, положил в карман ключи, смотрел на себя в старом зеркале, где отражение казалось иным человеком, не таким уж и старым, чуть уставшим, но упрямо живым.
В гараж он заехал, будто в пещеру металлическая дверь посвистывала сквозняком, по полу тянулись тени гаечных ключей. Глотающий пыль воздух, коробки, грязные банки, старые кассеты, паутина на потолке время замерло между этими полками. Железо на банке с надписью «ВАЗ» напоминало пуповину между прошлым и настоящим. Он потрогал доски, отложенные для скамейки, которую так и не сделал.
В садовом товариществе ещё лежал пятнистый снег, сторожиха в пуховике сидела у ворот и смотрела на Сергея так, будто только он был ей снятся каждую ночь. Дача стояла измученная, но упрямая скрюченный забор, заклинившая калитка, дорожка, усыпанная мокрыми листьями, всё служило пометкой «это ещё твое».
Внутри духота, треск половицы, эмалированная кастрюля, в которой когда-то варился липовый компот от головной боли. Ключи на гвоздике, игрушки из другого века. Он обошёл дом, потрогал стены, дверные ручки, погладил медведя с привязанным изолентой ухом. В огороде ждал ржавый мангал, между грядками чёрная земля, пахнущая апрельским солнцем.
Сергей поработал: вымел дорожку, заколотил скрипящую доску, проверил крышу сарая. Потом сел на пластиковый стул и увидел в телефоне сообщение от дочери: «Пап, потом спокойно поговорим. Мы за вас, не против дачи только давай по-честному».
Слово «разумно» засело в его груди шероховатым камнем. Оно не значило для него ничего. Деньги должны бродить, а земля под пальцами была тот же хлеб, что он ел теперь без соли и сахара, только с воспоминаниями.
Он закрыл дом, повесил тяжелый замок и уехал обратно, в город.
К обеду квартира снова была окутана пыльной тишиной. Сергей снял куртку, положил на кухонный стол ключи. Увидел записку: «Пап, вечером будем, поговорим». Он ощутил, как стены подрагивают от будущего разговора.
Вечером семья пришла с плотно сжатыми губами. Говорили о пустяках, наливали чай, играли с бликами на конфетных фантиках. Потом дочка осторожно спросила: «Пап, давай честно мы бы хотели определиться». И начался круговой танец доводов, где за каждым словом пряталась скрытая цифра.
Они обсуждали, что квартира святое, а вот дача и гараж они теперь ничего не значат, денег требуют, хранят ненужное. Жена сына резала воздух замечанием про годы, которые куда-то густо уходят. Сергей только повторил, что был на даче там всё живо. Но его слова, как нефть на асфальте, растекались и исчезали.
Дочка предлагала продать, поделить деньги: часть тебе, часть нам, чтобы ипотеку убрать с плеча. Молчалива была в их просьбе тоска о будущем, которое цеплялось за каждую купюру, как листья за окна поезда.
Он возражал: «Это не просто имущество Это кусочки жизни». Но слово «жизнь» для них заметалось где-то в прошлом.
Дети предложили оформить доверенность, всю волокиту взять на себя, а квартира оставалась нетронутой цитаделью. Но ему вдруг стало страшно неужели стены могут быть домом, а там, где жили воспоминания уже просто владение?
Он спросил: «А если не хочу продавать?» Дочка тихо сказала, что не будут настаивать, но ему самому не виноватиться. Сын говорил о том, кто будет заниматься этим хозяйством, когда Сергея не станет.
Он предложил оформить дачу на детей, ездить самому, пока сможет, а дети потом пусть решают, как быть. Это был компромисс, но дочка с мужем уже думали о переезде в другой город.
И стало ясно, что для них вся эта история только способ освободиться, не таскать на себе тяжёлое прошлое. Он ушёл думать, обещал дать ответ потом, хотя знал, как этот «потом» чувствуется на вкус.
Когда он остался один, тени за окном шевелились беззвучно. Он достал документы, перечитал их, провёл пальцем по линии, отделяющей участок от остальной земли. Тепло было только в памяти.
На следующий день он перебирал инструменты в гараже, выбрасывал обломки железа и думал: где заканчивается нужное, начинается лишнее? Сосед посмотрел, сказал: «Я вот продал гараж сыну на машину доволен остался». Сергей держал в руках старый гаечный ключ, как посох для странствий, и вспоминал, как сын просил помочь открутить ржавый болт.
Вечером он решился: оформим дачу на детей, но пока продавать не буду, буду ездить, пока хватает сил. Дочка была благодарна, голос у неё стал полупрозрачным, будто она боялась, что новый договор сотрёт отца из этих мест.
За неделю оформили все бумаги у нотариуса. Дача перешла детям, но ключи остались у Сергея. Гараж он оставил за собой иначе исчезнет вовсе, растворится в телевизионном шуме.
Всё пошло, как прежде, только он стал гостьем в собственном домике. Первый раз заехал туда как чужой, но открыл калитку и обнаружил себя дома. Всё осталось: покрывало, мишка с изолентой, деревянная кровать с историей.
Он сел у окна, слушал весну, смотрел сквозь солнечный луч, и понимал: для детей будущее начинается с продажи хлама. Для него с ржавой лопаты и запаха перепаханной земли.
Он знал: когда-нибудь дача будет продана совсем. Просто ещё не сейчас. Пока дом стоял, а на грядках показывались ростки, у него было право быть тут по-старому не по праву бумаг, а по праву памяти.
Он вышел, обошёл участок, присел на крыльце, налил себе чаю, вдыхал запах влажной почвы. Потом взял лопату: «Ещё раз взрыхлить землю для себя». Не для новых хозяев, не для детей, с мечтами о новых городах, а просто чтобы почувствовать под его ногами земля, тёплая, как печёная картошка.
Он копал медленно, усталость стучала по рукам, но с каждым взмахом становилось легче будто он выкапывал из себя весь прошлогодний страх. Вечером, перечертив землю ровными пластами, он задержался на крыльце, послушал тишину. Дом смотрел на него настороженно, но доверчиво.
Он запер дверь на большой ключ, сжал его в ладони, будто это был билет назад в собственную жизнь. Потом пошёл к машине, сторонясь свежих грядок, и почти не чувствовал земли под ногами так бывает только во сне.
