Эта квартирка с первого взгляда пришлась мне по душе. Маленькая, аккуратная, вся мебель — советская, даже стенка, та самая, югославская, с хрустальными полочками. Ковёр на стене, закопчённый чайник на плите, а в углу кухни — древний холодильник «ЗИЛ». Да ещё и старое радио висело в зале, откуда лились тёплые голоса «Маяка» — с лёгким потрескиванием, под шипение, под старые песни. Телевизора не было, но я и не горевал.
Приходил с работы, включал радио погромче, ставил чайник. Наливал кипяток в кружку, вдыхал ароматный пар и стоял у окна, глядя во двор. Радио бубнило, а я смотрел на тёмно-синее небо, на блёклые звёзды, на щербатый месяц. И молчал. С кем мне было говорить? Жил один. Так бы и жил, если бы не новый сосед. Ванька. Хороший паренёк.
В тот день я вернулся с завода поздно. Весь день у станка — спина горела, ноги будто ватные. Захожу на кухню, а он тут сидит. Ванька. Сидит и смотрит. Я хотел было рассердиться, даже за ремень взялся, но он так на меня взглянул своими блестящими глазками, что рука сама опустилась. Поставил чайник, сел рядом. Я на него, он на меня. И не уходит. Молчит.
Налил себе чаю, печенье из пачки достал, выложил на стол. Ванька аж шею вытянул. Протянул ему штуку — понюхал, вежливо отвернулся. Послушали новости, узнали, что в мире творится, потом я спать пошёл. Ванька остался на кухне, радио слушать. А утром — как ветром сдуло. Наверное, по своим делам. Меня ждал завод, а чем он занимался — одному богу известно. К вечеру вернулся, как раз когда я из магазина пришёл. А в сумке — вобла, бутылка холодного кваса да галеты. Так и зажили вместе. Я и Ванька.
Приду с работы, налью квасу, рыбку почищу — сидим, беседуем. Он, конечно, не пил, куда уж ему. Слушал да молчал. Только если я слишком разгорячусь — начинал похаживать по кухне. Туда-сюда. Успокоится и снова за стол. Сядет, блестит глазками. Слушает. А мне легко — выговоришься, всю горечь из души выплеснешь. Ванька это понимал, потому и молчал.
А ещё он радио обожал. Особенно старые песни. Бывало, приду — его нет. Включу радио, чайник поставлю, обернусь — а он уже тут. Сидит, слушает, глаза горят. И ему хорошо, и мне. Поедим, послушаем, да до ночи разговоры разговариваем. Обо всём ему рассказывал. Какое железо на завод привезли, как Степаныч чуть с вытрезвителя не загремел. Да и про службу вспоминал. Ванька слушал внимательно. Молчал, глаза блестели — слушал. Умный был. Не каждый так умеет молча поддержать. Расскажешь ему про друзей-товарищей, скупую слезу утрёшь — а он так жалостливо глянет, лапкой тронет, и сразу легче. Повезло мне с соседом. Любил я его, и он меня. Только вот когда пьяным приходил — не одобрял. Осуждающе смотрел, отворачивался. Даже радио не радовало.
Однажды напился с мужиками, приполз домой — а Ванька, как увидел, сразу в комнату юркнул. Стыдно стало. Раньше душу перед ним изливал, а теперь водкой глушишь. Убрал бутылку, радио включил, закурил. Грустно. А когда мне грустно — Ванька всегда приходил. Даже если сердился. Вот и тогда пришёл. Прижался, тронул лапкой. Молчит. Ну я и начал ныть, дымом горьким закусывая. А потом опомнился: чего жаловаться-то? Крыша над головой есть, еда, даже друг, который выслушает да помолчит. Эх! Выкинул тогда всё спиртное. Только квас да воблу оставил. Ванька не возражал. Сядет, рыбу понюхает, слушает, пока я спать не уйду. А потом ещё долго на кухне сидел.
Но однажды он пропал. Неделю не появлялся. Тоскливо стало без Ваньки. Привык к нашим ночным беседам. Включал радио, гремел посудой — нет его. Чёрт дернул за бутылкой пойти. Грустно. Но тётка Галя, продавщица, руки в боки упёрла — не дала. Зато пирожков с капустой всучила. А через три дня сама ко мне нагрянула. Румяная, улыбчивая. Борщ сварила, ещё пирожков напекла, поболтала — да и ушла. У них учёт был. Пообещала зайти.
Когда она ушла, я вдруг осознал, как мне не хватало тепла. Раньше Ванька меня поддерживал, а теперь я один. Но тётка Галя, видать, что-то в моих глазах прочла, когда я в тот вечер в магазин зашёл. Пирожков дала, потом в гости пришла. Хорошая женщина. Книжки любит. Стала часто забегать. Ужин приготовит, разговором займёт. Я ей про службу — она мне про мушкетёров да про Париж. Я о прошлом — она о будущем. Давно в доме смех не звучал. Добрый, искренний.
Через месяц я её в кино позвал. Ох, и волновался же! Рубашку глажу — прожёг утюгом. Хорошо, запасная была. Давно я в люди не выходил. Мужики — не в счёт, их и так каждый день на заводе видишь. А тут — общество, культура… да и тётка Галя. Красивая, как картинка. Кино смотрели, по парку гуляли, мороженое ели. Весело. Привык к ней, как к Ваньке.
Знал, что придёшь с работы — она у плиты стоит. А в комнате радио тихо бубнит. Уютно. Привык. Да так, что даже испугался — вдруг, как Ванька, исчезнет. Останусь опять один. Набрался духу — сделал предложение. Она аж половник выронила, потом заплакала. Согласилась.
Сыграли свадьбу. Скромную, только самые близкие. Вот только у меня близких и не было… Ванька пропал, да и тётка Галя вряд ли бы его поняла. Всё равно грустно. Ванька бы порадовался — жизнь-то наладилась.
Через год мастером на заводе стал, а через два месяца — Алёнка родилась. Дочка. Шумно, весело. И понял я, чего не хватало. Жизни. Близких. Друзей. Тех, кто от одиночества спасёт — как в своё время Ванька.
ПрошлоИ вот однажды, когда я возился с Алёнкой на кухне, дверь скрипнула, а на пороге стоял Ванька — потрёпанный, но с теми же блестящими глазами, будто вернулся, чтобы проведать старую дружбу и увидеть, как жизнь моя наконец-то стала полной.
