Эффект присутствия
Утром, пока в соседних домах ещё мерцали редкие огоньки, я уже сидел за столом в своей однокомнатной квартире на Пресне и щурил глаза в монитор. На экране медленно вращалась трёхмерная модель комнаты, в её центре висела полупрозрачная надпись: «Session failed». Под ней бесконечная красная строка логов напоминала чек.
Сняв очки, я поразному почесал переносицу и взглянул на лежащий рядом VRшлем. Тёмный матовый пластик, по краю тонкие царапины, будто телефон без чехла. Я провёл большим пальцем по царапинам и поймал себя на том, что гладил устройство, как живое. Усмехнулся и отдернул руку.
На кухне зашипела турка. Встал, налил себе крепкий кофе, вернулся к столу. В комнате смешался аромат жареных бобов и запах тёплого пластика от системного блока. Привычная утренняя смесь. Сделав первый глоток, открыл почту и увидел новое письмо от продюсера проекта.
Антон, привет. Клиент хочет увидеть живую демоверсию к концу месяца, с акцентом на «эмоциональный вау». Справишься? писалось в письме.
Слово «вау» застряло в голове, будто заноза. Я мог бы ответить, что воспоминания не пишут по техническому заданию, что «эмоциональный эффект» не переключается кнопкой. Но я уже почти десять лет в коммерческой разработке и знал, как надо писать.
Привет. Сделаем. Понадобятся живые данные для теста. Я подготовлю протоколы, ответил я и нажал «Отправить», потом ещё минуту глядел на пустой экран, где только что висело письмо. Затем вздохнул, развернул кресло к шлему и взял его в руки.
Проект назывался ReLive. В презентациях его описывали как «VRплатформу для безопасного переосмысления личного опыта». Внутри команды говорили проще: «игра с памятью». Идея была не моя, но я писал большую часть ядра. Алгоритм, основываясь на видеозаписях, геоданных, фотографиях и фрагментах текстов, собирал для пользователя сцену не точную копию прошлого, а плотную, похожую на неё модель. Платформа заполняла пробелы, подмешивала звуки, свет, мелкие детали, чтобы мозг не спотыкался.
Теоретически всё звучало красиво. На практике приходилось идти на компромиссы: гдето жертвовать реализмом ради комфорта, гдето оставлять шероховатости, чтобы пользователь чувствовал, что это всётаки реконструкция, а не сон.
Нажал кнопку на шлеме, индикатор мягко вспыхнул. Положил устройство обратно на стол, открыл проект в IDE и снова уткнулся в код.
Днём я поехал в офис. Метро уже было набито людьми в тёплых пуховиках и пальто. В вагоне ктото слушал музыку без наушников, ктото листал ленту. Стоял у двери и ловил в отражении стекла своё лицо: нос стал чуть крупнее, чем в молодости, волосы заметно поредели на макушке. В такие моменты особенно ощущалось, что сорок уже позади, а не впереди.
Офис стартапа располагался в бывшем заводском здании в Тюмени, серый фасад, стеклянные двери, турникеты на входе. На этаже, где сидела наша команда, пахло кофе и пиццей. Открытое пространство с рядами столов, несколько переговорок со стеклянными стенами, в углу зона с пуфиками и приставкой.
О, Антон, как раз тебя искали, крикнул в мой путь Тимур, младший разработчик в худи с логотипом проекта.
Кто сейчас? я поставил рюкзак возле стола.
Продюсер. С клиентом. Они в деле.
Я кивнул, включил ноутбук «на ходу», бросил взгляд на монитор, где медленно загружалась система, и пошёл в переговорку.
Внутри уже сидели трое. Продюсер подтянутый мужчина лет тридцати пяти в рубашке без галстука. Рядом женщина в тёмном костюме, представитель клиента, звали её Агата. И ещё один парень с планшетом.
Антон, продюсер поднялся, познакомься, это Агата, стратег по продукту со стороны заказчика.
Добрый день, сказал я.
Мы обсуждаем позиционирование, сказала Агата. Нам важно, чтобы пользователи ощущали, что это не просто развлечение, а инструмент работы с собой, но без тяжёлого психологического налёта.
Я сел, сложил руки на столе.
Технически мы можем довольно точно воссоздать события, сказал я. Но важно помнить, что это реконструкция. Система заполняет пробелы, чтобы не было провалов, иначе мозг выкинет пользователя из погружения.
А вы можете, перебила Агата, сделать так, чтобы сцены были чуть лучше, чем в реальности? Тёплый свет, приятные голоса, сглаженные конфликты. Чтобы человеку хотелось возвращаться.
Я почувствовал, как внутри чтото напряглось.
Это уже не работа с собой, сказал я. Это побег.
Люди и так бегут, спокойно ответила она. В сериалы, в соцсети, в игры. Мы просто даём им более осмысленный формат. Главное не допускать травмирующих сценариев.
Продюсер быстро вмешался:
Мы можем добавить режим «реалистичный» и режим «щадящий». Пользователь сам выберет.
Я хотел возразить, но встретился взглядом с продюсером. Тот слегка покачал головой. Не сейчас.
После встречи я вернулся к своему столу и долго сидел, не трогая клавиатуру. В голове крутились слова Агаты: «чуть лучше, чем в реальности». Я вспомнил, как несколько дней назад прогонял тестовую сцену с выпускным сына. Тогда всё было сыро, но момент, когда мальчишка в пиджаке, чуть ниже отца, вышел на сцену за аттестатом, получился удивительно живым.
В реальности на том выпускном я почти не смотрел на сына, сидел в телефоне, отвечал на письма. Бывшая жена потом долго мне это напоминала. В реконструкции я стоял в проходе, снимал всё на камеру, улыбался так, что щёки сводило. Сын, повернувшись, махал рукой.
Вечером, вернувшись домой, я снова запустил эту сцену. Шлем плотно обхватил голову, отрезав комнату с облупившимися обоями и гулом холодильника. В наушниках зашумели голоса, заиграла торжественная музыка. Я снова увидел сына на сцене, чуть выше, плечи шире, лицо ясное, уверенное. Я стоял в проходе, держал виртуальную камеру. Система мягко возвращала меня в заданную траекторию, сцена была заскриптована.
Когда всё закончилось, я снял шлем и долго уставился в одну точку. Затем открыл меню, нашёл настройки сцены и стал рассматривать параметры. Уровень освещения плюс двадцать процентов, контраст плюс десять. Звук слегка усилены аплодисменты. Лицо сына частично реконструировано по более поздним фотографиям.
Я сам это сделал, когда настраивал алгоритм «улучшения». Тогда казалось, что немного приукрасить ничего страшного. Сейчас в груди было неприятное чувство, словно я подменил чтото важное.
На следующий день я позвонил бывшей жене.
Привет, сказал я, стоя у окна и глядя на серый двор. Слушай, мне нужно Я делаю одну штуку по работе. Нужно протестировать на живых людях. Можешь заехать?
Это безопасно? спросила она после паузы.
Это просто VR. Ничего не будет. Мне важно понять, как человек реагирует.
Она пришла вечером, вошла в квартиру, осмотрелась. Здесь мало что изменилось с тех пор, как она уехала. Те же полки с книгами, тот же старый диван.
У тебя всё как в замороженном времени, сказала она, снимая шарф.
Нет времени, ответил я. Работа.
Я показал ей шлем, объяснил, что и как.
Ты хочешь, чтобы я посмотрела, что? спросила она.
Любой момент. Можно загрузить фотографии, видео. Система сама соберёт сцену. Лучше чтото важное, с сильными эмоциями.
Она задумалась, потом достала телефон.
У меня есть видео, как мы в первый раз поехали на море. Помнишь, он тогда боялся входить в воду.
Я кивнул, хотя помнил плохо. Тогда я работал над срочным релизом и большую часть отпуска провёл с ноутбуком в номере. В памяти остались отдельные кадры: ребёнок в надувном круге, крики чаек, запах крема от загара.
Мы загрузили файлы в систему. Алгоритм начал анализировать. На экране пробежали проценты. Я наблюдал, как формируется временная шкала, как к ней подтягиваются геоданные, как по лицам строятся трёхмерные маски.
Страшновато, сказала она, глядя на всё это. Вроде и интересно, а в то же время Как будто в голову залезают.
Мы не лезем, тихо сказал я. Мы только собираем то, что уже есть.
Когда сцена была готова, я помог ей надеть шлем, настроил ремешок, поправил наушники.
Если станет некомфортно, сразу скажи. Я остановлю.
Она кивнула. Я запустил сеанс.
Первые минуты она молчала. Затем тихо рассмеялась.
Он бежит по песку Ой, смотри, как он спотыкается. Ты помнишь? спросила она в пустоту.
Я смотрел на монитор, где отображались лишь сухие показатели: уровень пульса, частота дыхания, направление взгляда. По графикам видно, как в определённый момент пульс подскочил.
Что случилось? спросил я.
Она сняла шлем, глаза блестели.
Там она замялась. Там ты с ним заходишь в воду, держишь за руки. В реальности ты сидел на шезлонге и отвечал на письма. Я помню это чётко. А тут ты рядом.
Я почувствовал, как в желудке сжалось.
Наверное, алгоритм достроил сцену, сказал я. По фото, по типичным паттернам. Он не знает, где я был.
Но мозгто знает, тихо ответила она. И теперь там две версии. Одна, где ты в телефоне. Другая, где ты с нами.
Она встала, прошлась по комнате.
Это опасно, Антон. Люди начнут выбирать, какую версию помнить.
А сейчас они уже выбирают? спросил я. Фотографии, сторис, всё это
Это всётаки про реальность, сказала она. А тут мне было хорошо. Но я вышла и стало пусто.
Она ушла, не допив чай. Я остался один, долго глядя на шлем. В голове крутилось её слово о двух версиях.
Через неделю начались внутренние тесты с участием сотрудников. Добровольцы приносили свои флешки, давали доступ к облакам с фотографиями. Ктото хотел вернуться в детство, ктото в первые свидания, ктото в день защиты диплома.
Тимур запустил сцену, где он в школьной форме стоит у доски. После сеанса он снял шлем и молча сидел.
Как ощущения? спросил я.
Странно, сказал он. Всё будто лучше. Учительница не кричит, одноклассники не смеются. Я отвечаю, и у меня получается. Я даже не знал, что так хочу это увидеть.
Что чувствуешь сейчас?
Тимур пожал плечами.
С одной стороны легче. С другой как будто меня обманули. Но это же я сам выбрал этот режим.
Я записывал реакции, делал заметки. В отчётах для продюсера писал сухо: «повышение уровня удовлетворённости», «снижение тревожности», «эффект притягательности к сцене». Внутри же всё больше сомневался, стоит ли радоваться этим цифрам.
Однажды вечером мне позвонил сын.
Пап, привет. Слушай, ты говорил про свою штуку. Можешь меня тоже прогнать? Интересно же.
Я замялся.
Там ещё всё сыро.
Да ладно. Я же не бабушка, не испугаюсь. Хочу посмотреть, как вы это делаете.
Я согласился, договорились на выходные. Сын пришёл в джинсах и худи, с рюкзаком, заглянул в квартиру.
У тебя тут музей, сказал он, указывая на старый телевизор и кучу дисков.
Работа важнее интерьера, ответил я.
Мы сели за стол, я объяснил принципы.
Вы собираете всё из кусков? уточнил сын. А если я не хочу, чтобы программа видела переписки?
Тогда она будет работать только с фото и видео. Меньше данных больше допущений.
Ладно, давай начнём с чегонибудь безопасного, сказал он. Помнишь, как мы ездили к деду на дачу, когда я был маленьким?
Я кивнул. Помнил пыльную тропинку, ржавый мангал, но многие детали стерлись.
Мы загрузили старые фотографии, несколько роликов, которые чудом сохранились. Система работала дольше, чем обычно: старые форматы, низкое качество.
Окей, сказал я, когда всё было готово. Готов?
Поехали.
Я помог сыну надеть шлем, запустил сцену. На мониторе пробежали графики. Сначала он смеялся, комментировал вслух. Потом замолчал, пульс подскочил.
Пап, вдруг сказал он, голос стал глухим, а почему дед здесь не кашляет?
Я вздрогнул.
Что?
Он ходит по участку, здоровый. В реальности тогда он уже задыхался, помнишь? А тут он моложе, будто ничего нет.
Я бросился к клавиатуре, приостановил сеанс.
Система подтянула его образ из более ранних фото, объяснил я. Могу поправить.
Он снял шлем, посмотрел на меня.
Зачем ты это делаешь? спросил он. Кому нужна такая версия? Мне? Тебе?
Людям иногда нужно вспомнить хорошее, ответил я. Без боли.
Но боль тоже часть, сказал сын. Если её убрать, что останется?
Он прошёлся по комнате.
Ты понимаешь, что ктото может застрять в этом? продолжил он. В универе уже есть ребята, которые сутками сидят в шлемах, а тут ещё и свои воспоминания. Это не игрушка.
Я почувствовал раздражение.
Я не ребёнок, чтобы мне объяснять, что такое ответственность, сказал я. Мы делаем инструмент. Как его используют уже другой вопрос.
Он усмехнулся.
Удобно. Ты как будто и при деле, и ни при чём.
Он собрал рюкзак.
Ладно, мне пора. Завтра рано.
Дверь за ним закрылась. Я остЯ встал, выключил шлем и, поглянув в окно, понял, что истинный выбор жить здесь и сейчас, а не в отредактированных воспоминаниях.
