После повышения Анны на новой работе в банке её нрав резко переменился. Из скромной и покладистой женщины она вдруг превратилась в нервную, едкую, вечно недовольную. Дмитрий, её муж, терялся: «С чего такие претензии? Раньше всё было тихо и гладко». Анна корила его за безделье — мол, почему одна тащит на себе и готовку, и ребёнка, и уборку. А Дмитрий проблем не видел. Рассуждал так: «В хрущёвке в Твери мужчине делать нечего. Полки не падают, трубы целы. А у плиты стоять — не мужицкое дело». Один раз попросил сварить борщ, намекнул — в ответ услышал: «Почисти картошку — тогда поставлю». Вскипел: «Сама чисти! Ты же баба!» Анна всё чаще пропадала на работе, а сына из садика теперь забирала воспитательница — последним. Дмитрию было жаль мальчишку, но идти самому? Вдруг попросят то диван передвинуть, то кран починить?
Ему казалось, что жена перестала его уважать. Ворчал: «На кой тебе это начальство? Сидела бы тихо — жили бы как прежде». Анна невозмутимо парировала: «Так вернись в отдел продаж, выбей себе прибавку, зарабатывай больше — я уволюсь, буду дома супы варить и с Васей сидеть. Но на наши две зарплаты не вытянуть. Раньше мама помогала, теперь у неё свои заботы». Дмитрий злился: «Ремонт в однокомнатной ей взбрело затеять!»
Сам он, правда, не рвался в начальники. Видел, как директор вкалывает без выходных, и думал: «Нет уж, дудки. Я своё отбарабанил — и свободен». Но чем чаще он слышал упрёки Анны, тем сильнее злость копилась в нём. Решил: «Раз хочет быть шефом, пусть узнает, каково это — одной». Стал задерживаться на работе. А потом завёл роман с бухгалтершей — с Ириной. Та была простушка, не красавица, но статная, с мягким голосом и вечными пирожками.
У Ирины была дочь, но Дмитрия это не смущало. С ней он чувствовал себя героем: тёплый плед, накрытый стол, восторженные взгляды. Встречались всё чаще. Тем временем Аннина мать стала забирать внука из сада — Анна увязла в срочном проекте. Дмитрий радовался: «Ну и ладно. Она не кормит, зато я не голоден. Ирина и накормит, и приласкает. Всё честно». Вот только у Ирины были свои порядки. Если Дмитрий приходил без конфет, духов или денег «на что-нибудь миленькое» — хмурилась. Ужин становился скромнее, а ласки — скупее.
Дмитрия это коробило, но утешал себя: «Пусть. Ей не любви надо — внимания да подарочков. А вот Анна прознает, что я ухожу — вот тогда запоёт иначе». Когда Ирина без зазрения совести запросила деньги на шубу, Дмитрий понял: пора заканчивать фарс.
Ворвался домой, дождался жену с работы и, насупившись, рявкнул:
— Анна, хватит! Я мужик! Мне нужен ужин, чистота в квартире, выглаженные рубашки! Ты раньше приходишь — почему не поставишь суп? Или стирка — не женское дело?
Анна молча сняла пальто, поставила сумку и устало спросила:
— Это всё?
— Нет! — с пафосом заявил он. — Я ухожу! К другой! К женщине, которая ценит мужчину! Вещи собрал — всё! Разводимся!
— Правильно, — кивнула Анна. — Валяй. Надоел, как горькая редька. Квартиру оставь. Ипотеку я одна платила. Юрист подтвердит — ты ни копейки не вложил.
Дмитрия будто кипятком ошпарило. Как? Где истерика? Где слёзы? Ждал, что Анна вцепится в него, умолять остаться будет. А вместо этого — холодный расчёт.
С бешено колотящимся сердцем схватил сумку и потащился к Ирине. Уверенно постучал: «Родная, я теперь твой. Навсегда!» Та открыла, окинула его презрительным взглядом и упёрла руки в боки:
— С чего ты взял, что я тебя ждала? У меня ребёнок, съёмная конура, денег в обрез. Ты — не решение, ты обуза. Не готов содержать — катись колбаской.
Дверь захлопнулась перед самым носом. А он так и остался на площадке — с рваной сумкой, разбитым самолюбием и пустыми карманами. Никому не нужный. Ни жене, ни любовнице. И впервые за долгие годы — по-настоящему один.
