Мне 62, ему 49 — он твердил, что любит, а я кормила да убирала… Пока не выставила за порог.
Развод дался мне тяжело, будто нож в сердце. Годы шли, но боль затягивалась медленно, как старая рана.
Первый муж был не просто неудачником — он был вампиром, высасывающим из меня деньги, силы, саму жизнь. Без работы, с бутылкой, пропадал ночами, а потом, будто шакал, тащил из дома вещи. А я молчала. Терпела. Ради сына. Ради Артёма. Только ради него.
Когда мальчику стукнуло двенадцать, он подошёл, посмотрел прямо в глаза и сказал:
— Мам, зачем ты это терпишь? Выгони его. Просто выгони.
И в тот миг будто молния ударила. Всё стало ясно. Я выставила мужа в тот же вечер. Без сожалений. Только лёгкость. Свобода. Словами не передать, каким счастьем было просто дышать, не боясь и не виня себя.
Потом были мужчины. Кто-то писал, звал в кафе. Но я не влюблялась. Не могла. Страх. Боязнь снова попасть в капкан, снова стать не женщиной, а кухаркой да уборщицей.
Последние четыре года были особенно пустыми. Сын уехал в Канаду, нашёл там работу, да так и остался. Звал к себе. Но я не смогла. Поздно мне начинать заново в чужой стране. Здесь мои сорок лет, мои корни, радости и слёзы.
А потом пришёл карантин. Всё замолкло. Ни гостей, ни тепла. Только тишина и четыре стены.
Подруга как-то вздохнула:
— Да найди ты кого-нибудь! Хоть поговорить, посмеяться… Ты же не дерево!
А я в ответ:
— Смотрю на мужчин моего возраста — сердце сжимается. Седые, сгорбленные, им не жена нужна, а сиделка. А я не хочу быть сиделкой. Я хочу быть любимой.
— Ну так возьми помоложе! Ты отлично выглядишь, ей-богу!
Я замахала руками. Но зёрнышко упало.
А потом случилось странное. Я увидела его.
Каждый день он гулял с собакой в нашем сквере. Высокий, подтянутый, вечно в чёрной куртке. Звали его Сергей. 49 лет. Жена улетела в Испанию, дочь взрослая.
Слово за слово — разговорились. Потом кофе. Потом цветы. Каждый день. Не помню, когда он начал оставаться у меня, а потом и вовсе переехал.
Соседки ахнули:
— Какой мужчина! Такой видный, да с тобой, Люда?! Да ты колдунья!
Мне, конечно, было приятно. Я готовила, гладила, встречала его с улыбкой. Вспомнила, что значит — быть женщиной.
Но однажды он сказал:
— Ты бы собаку мою выгуливала. Тебе полезно двигаться.
Я удивилась:
— А почему не вместе?
— Ну… не стоит нам часто вместе мелькать. Люди сплетничать начнут…
И тогда до меня дошло: он стыдится. Меня. Моих лет, морщин, седины.
Я огляделась. Он не делал ничего. Даже носки в корзину не бросал. А я? Варила, убирала, стирала… Прислуга. Не любимая. Не женщина. Обслуживание.
Я собралась с духом и сказала:
— Серёж, давай поровну. Сам погладишь рубашки. И собаку гуляй сам.
Он усмехнулся:
— Если хочешь молодого и симпатичного — будь любезной соответствовать. Радуй, ублажай, обслуживай. А то зачем ты мне?
Я смотрела на него, будто в первый раз. И ответила тихо:
— У тебя полчаса. Собирай вещи.
— Ты что?! У меня дочь с парнем собирались остановиться!
— Живите у дочери. Счастливо.
Я выставила его. Без криков. Без слёз. Просто закрыла дверь. Потом села и разревелась.
Да, было больно. Унизительно. Пусто. Но не сломано. Я знала — поступила правильно. Если мужчина приходит только брать, а не отдавать — это не любовь. Это паразитизм.
Мне 62. У меня морщины и усталость в ногах. Но душа ещё живая, жаждущая тепла. И я верю: можно любить. Что где-то есть человек, который захочет быть рядом — а не пользоваться мной.
Пусть он будет не моложе, не красивее. Просто — честным. Тёплым. Уважающим.
Потому что женщина — даже в 62 — имеет право не быть сломанной.
