Автобус трясло на колдобинах. Водитель ругался, объезжая лужи, иногда даже вылетал на встречку. Народу было немного — будний день.
Виктор смотрел в окно на грязный подтаявший снег. Ещё чуть-чуть, и зима окончательно сдастся весне. На очередной кочке автобус дёрнуло, и водитель выдал очередную крепкую тираду.
— Колёса отвалятся раньше, чем доедем.
Наконец впереди показалась кладбищенская ограда с рядами памятников.
Каждый раз, приезжая сюда, Виктор чувствовал тяжёлый гнёт неизбежности. Думать о том, что и его когда-нибудь привезут сюда, не хотелось. Он приходил не по зову сердца, а по долгу. Так положено — навещать родных в памятные даты. Ему стало стыдно за свои мысли, и он тяжело вздохнул.
Автобус остановился у ворот. Пассажиры вышли, разминая затекшие ноги. Все сразу направились к ларькам с искусственными цветами. Виктор тоже пошёл, высматривая живые. От ярких пластиковых лепестков рябило в глазах. В конце ряда сидела женщина с ведром красных гвоздик.
Купив четыре цветка, он зашёл на кладбище. Дорожки утонули в лужах. Виктор старался их обходить, но под рыхлым снегом тоже хлюпало. Поздно пожалел о старых зимних ботинках.
Дойдя почти до леса, он свернул налево. Могилу жены нашёл сразу по кресту. *«Надо памятник ставить. Или подождать? Сын потом один на двоих закажет?»* Временных крестов вокруг уже почти не было. Он окинул взглядом ряды могил — сколько новых появилось с осени.
Переступил через оградку и встал в подтаявший снег, притоптал его. Ноги промокли.
— Здравствуй, Наташа.
С выцветшей фотографии в рамке улыбалась жена. Он любил этот снимок. Таким и запомнил её, хотя здесь ей всего тридцать шесть.
Вспомнил тот день рождения. Утром сбегал за цветами, а когда вернулся, Наташа уже нарядилась в новое платье. Он подарил ей золотые серёжки. Она сразу надела их и засмеялась. Он успел запечатлеть этот момент. Словно вчера было…
— С днём рождения. Тебе бы сегодня пятьдесят шесть. — Виктор прикинул, куда положить гвоздики.
Вся могила была утыкана искусственными цветами. Они не выгорели, не потускнели, будто их только вчера принесли.
Он наклонился, вытащил из снега жёлтую веточку перед крестом и воткнул её в изножье. На освободившееся место положил гвоздики. Земля промёрзла, стебли хрупкие — не проткнуть. Снег растает, и цветы упадут. Они выглядели скромно на фоне пестрых пластиковых бутонов. Но всё же живые.
— Скучаю. Но часто прийти не могу. Прости и не сердись. Здесь должен лежать я, а не ты. Но жизнь распорядилась иначе…
Он говорил долго, делился новостями, пока ноги не закоченели. Иногда тишину нарушало карканье ворон. От этого становилось ещё тоскливее.
— Пойду, Наташенька. Надел старые ботинки, промочил ноги. Теперь некому и поругать. После Пасхи приду, когда сухо будет. Тогда и могилу приберу, фотографию новую принесу — такую же. Слишком ты здесь красивая. Прости меня за всё.
Вздохнул, перешагнул через оградку и, не оглядываясь, пошёл к выходу.
На остановке уже ждали несколько человек. В автобусе он почти не чувствовал пальцев на ногах.
Дома снял мокрые ботинки, поставил чайник. Выпил два стакана чая с мёдом, надел сухие носки, включил телевизор и лёг на диван. Шёл какой-то фильм. От тепла его стало клонить в сон…
***
Катя пришла на стройку после техникума. Молодая, глазастая, с веснушками на носу. Улыбалась, словно солнце после дождя. Виктор не мог отвести от неё взгляд. У него была жена, сын в третьем классе, а тут — эта девчонка. И что делать, если она всё время на глазах?
Перед Новым годом они встретились на остановке. Катя куталась в воротник пальто, в её глазах отражались огни фонарей. Виктор украдкой поглядывал на неё. Когда подошёл автобус, он протиснулся следом и сел рядом.
— Здравствуй, Катя. Домой?
— Да. А ты?
— Тоже. — Он помолчал. — Ёлку нарядили?
— Нет. Отец всегда покупал живую. Мы её все вместе украшали тридцать первого. Как пахло в доме! Сразу праздник чувствовался.
— Но сегодня же тридцать первое. У тебя дома живая ёлка? — улыбнулся Виктор.
Катя звонко рассмеялась. Он залюбовался ею.
— Родители далеко, а у меня искусственная. Сейчас приду, соберу, украшу. Обязательно повешу конфеты — как мама раньше делала. Потом чаю попью и буду любоваться. — Она снова засмеялась.
Виктор живо представил комнату, ёлку, Катю, тянущуюся к верхушке с шаром… А на кухне — шумящий чайник…
— Можно я с тобой? В гости? — вдруг спросил он сам не свой.
— Зачем? — она смутилась.
— Ёлку помогу нарядить. Потом чай попьём. — Он сам удивился своей наглости.
Что она сейчас подумала? Виктор поспешно добавил:
— Ты так рассказала… У меня жена с сыном ещё две недели назад всё украсили. Пришёл — а ёлка уже стоит. Сын не утерпел. Уже привык. А мне так хочется праздника, веселья…
— Ну ладно. Поехали, — просто сказала Катя, глядя на него своими большими глазами.
Он быстро собрал ёлку, они вместе украшали её, смеясь и толкаясь. Будто знали друг друга сто лет. Чувствовал, что и ей хорошо. Потом пили чай… И он ушёл, хотя не хотелось.
А в Новый год снова приехал. Уже не помнил, что наврал жене. Нет, помнил. И как Наташа посмотрела на него, словно всё поняла. Но остановиться не мог. Катя затягивала, как воронка.
Так и стал к ней приходить. Катя не спрашивала ни о чём. Только иногда в её глазах читалась тоска. Такую же тоску он видел у Наташи, когда возвращался домой.
Однажды Виктор шёл домой, решив во всём признаться. Не мог больше жить во лжи. ЗнаОн вошёл в квартиру, где его ждала Наташа с усталыми глазами, и понял, что счастье — не в новых чувствах, а в том, чтобы беречь то, что уже есть.
