«Это не его ребёнок!» — визжала свёкровь. А потом он пришёл с кольцом… Но было уже поздно.
Тот вечер врезался в память, как осколок стекла. До сих пор внутри всё сжимается, когда вспоминаю. Я накрывала стол будто к Рождеству: свечи, лёгкий винегрет, его любимая запечённая форель, бутылка холодного шампанского. И главное — новость. Та, что перевернула мою жизнь.
Мне тогда едва исполнилось девятнадцать. Мы с Сашкой снимали крохотную квартирку на окраине Нижнего Новгорода. Встречались почти год. Он осыпал меня ромашками, называл «моей судьбой», клялся, что не уйдёт никогда. Я верила. Строили воздушные замки — глупые, юные, когда кажется, что одной любви хватит на всю жизнь.
И вот я говорю:
— Саш… У нас будет ребёнок.
Он замолчал. Лицо вдруг стало чужим.
— Чего?! Ты что несёшь?
— Я беременна, — прошептала я, всё ещё ждала, что в его глазах вспыхнет радость.
Но в ответ — только грохот:
— Это не мой! Ты совсем ебнулась? Я не готов к такому! Вали отсюда со своим пузом!
Дверь захлопнулась. Он исчез.
Я звонила — мёртвая тишина. Потом меня просто заблокировали. Меня трясло, было страшно, одиноко. Но больнее всего было оттого, что человек, с которым я делила мечты, вмиг превратился в чужого дядьку.
Попробовала поговорить с его матерью. Галина Петровна встретила меня на пороге своей хрущёвки в Дзержинске. Даже не впустила — стояла в засаленном халате, руки в боки, глаза узкие, злые.
— Пошла вон, — бросила она. — Не позорь мою семью. Этот выродок не от Сашки! Ищешь, на чью шею сесть? Мой сын не будет платить за твои гулянки!
Я стояла в подъезде, и мне казалось, что сердце сейчас разорвётся в груди. Ни капли жалости, ни слова поддержки. Только грязь в голосе.
Но даже тогда я не подумала избавиться от малыша. Он уже был внутри. Мой. Настоящий. Почему он должен страдать из-за подлости взрослых?
Прошло три года. Я родила. Сына назвала Витькой. И теперь, когда он просыпается утром, смотрит на меня своими ясными глазами и смеётся, я благодарю Бога, что тогда не сдалась. Да, было тяжело. Работала в три смены, стирала в тазике, ела одну гречку. Но Витька — моя радость. Моё всё.
А потом… в дверь постучали. На пороге стоял Сашка. Тот самый, но другой — посеревший, с потухшим взглядом.
— Можно поговорить? — выдавил он.
Оказалось, попал в страшную аварию. Врачи вытащили с того света, но… детей теперь не будет. Невеста сбежала, не захотела «инвалида». И тут он вспомнил про меня. Про Витьку. Про то, как «потерял своё».
— Я хочу быть с вами, — говорил он. — Жениться. Помогать. Растить сына. Исправить всё.
Я смотрела на него и слышала в голове тот самый хлопок двери. Видела его лицо три года назад — перекошенное от злости. Вспоминала, как ночами гладила живот и просила, чтобы малыш родился здоровым. Как ревела в подушку, когда Витька впервые сказал «мама». И просто… закрыла дверь. Без слов. Без криков. Потому что всё уже было сказано.
Теперь его звонки летят в чёрный список.
Кто-то скажет — надо простить. Дать шанс. Но у меня есть сын. И он заслуживает отца, который любил бы его с первой секунды. А не приполз, когда других дверей уже не осталось.
Разве я поступила неправильно?
