Это случилось в день свадьбы Златыпочтальонки. Ох, какая была та свадьба Не радость, а горе горькое. Вся деревня собралась у сельсовета не для веселья, а для осуждения. Стояла Злата, хрупкая, будто берёзовый лист, в простом белом платье, которое сама сшила. Лицо бледное, глаза огромные, испуганные, но упорные. Рядом стоял жених, Степан, которого в народе называли «Каторжником». Он вернулся годом ранее из далёких мест, где отбывал срок, о котором мало кто знал, а слухи ходили, как вьюги по зимней тайге.
Высокий, мрачный, молчаливый, со шрамом, протянувшимся по щеке, он вызывал опасение: мужики здоровались с ним сквозь зубы, женщины отгоняли от него детей, а собаки, увидев его, прятали хвосты. Степан обосновался на отшибе в старой хате, работал тяжёлой, которой никто не брался, и жил скромно, как волк в заснеженной пустыне.
И вот именно ради этого человека вышла замуж тихая Злата, сирота, воспитанная тёткой Марфой. Когда председательница их расписала и произнесла: «Можно поздравлять молодожёнов», толпа не дрогнула. Гробовая тишина держала в воздухе крик вороны на тополе.
В этот молчаливый миг выступил двоюродный брат Златы, Павел. Он считал её своей сестрой после смерти родителей. Подойдя, он, холодным взглядом, прошипел, чтобы все слышали:
Ты не сестра мне больше. С этого дня я отреку тебя! Ты позоришь наш род! Не трогай мою хату!
Он плюнул у ног Степана, прошёл сквозь толпу, словно ледокол, а за ним тётка сжала губы и отступила. Злата стояла, не шевелясь, лишь одна слеза медленно ползла по щеке. Она её не вытерла. Степан, взглянув на Павла, сжёг кулаки, но вместо ярости посмотрел на Злату, осторожно, будто боясь сломать её, взял её за руку и прошептал:
Пойдём домой, Злата.
И они пошли вдвоём, вопреки всей деревне. Он высокий и мрачный, она хрупкая в белом платье. За их спиной летел ядовитый шёпот и презрительные взгляды. Моё сердце сжималось, как вьюга в горах, и я думала: «Господи, сколько им сил понадобится, чтобы выдержать такой натиск»
Всё началось, как обычно, с малого. Злата разносила письма, тихая и незаметная. Однажды осенью, в самую слякоть, к ней на дорогу набросилась стая бродячих собак. Она закричала, уронив тяжёлый мешок, письма разлетелись по грязи. И вдруг появился Степан. Он не кричал и не махал палкой, а тихо подошёл к вожаку огромного лохматого пса и чтото ему прошептал. Пёс, как будто понял, свернул хвост и отступил, а за ним и вся свора.
Степан собрал мокрые конверты, отряхнул их и протянул Злате. Она, со слезами в глазах, прошептала: «Спасибо». Он лишь хмыкнул, отвернулся и пошёл своей дорогой. С того дня она начала смотреть на него иначе не со страхом, а с любопытством. Она замечала, как он бесшумно поправлял покосившийся забор старой бабке Марье, чей сын исчез в городе, и как спас телёнка, упавшего в речку, и как подобрал замерзающего котёнка и унес его в дом.
Он делал всё украдкой, будто стыдясь доброты. Но Злата видела, и её одинокое сердце тянулось к его израненной душе. Они встречались у дальнего колодца, когда уже смеркалось. Он всё молчал, а она делилась простыми новостями. Однажды он принёс ей дикую орхидею, растущую на болоте, и тогда она поняла, что нашла свою судьбу.
Когда она объявила родным, что идёт замуж за Степана, крик был оглушительным: тётка в слёзы, брат грозился его покалечить. Но Злата стояла твёрдо, словно оловянный солдатик, и говорила: «Он хороший, вы просто его не знаете».
Так они начали жить тяжело, впроголодь. Никто не хотел с ним иметь дело, постоянную работу не давали, приходилось подрабатывать случайными заработками. Злата получала копейки с почты. Но в их хате, хоть и ветхой, всегда было чисто и уютно. Он мастерил ей полки, чинил крыльцо, высаживал крохотный цветник у окна. По вечерам, когда он возвращался усталым и чёрным от работы, садился на лавку, а она ставила перед ним тарелку горячего супа. В этом молчании было больше любви, чем в самых яростных словах.
Деревня их не принимала: в магазине Ладе «случайно» недовешивали хлеб, дети бросали в окна камни, а Павел, увидев их, отстранялся. Год прошёл, и случился пожар. Ночь была тёмная, ветреная. Пожар охватил сарай Павла, а порыв ветра перенёс пламя на дом. Весь поселок собрался с ведрами и лопатами, но огонь гудел, будто дракон, взмывая в чёрное небо. В панике Павлина жена, с грудным ребёнком, закричала, не своим голосом:
Марья! Дочь в доме! В комнате спит!
Павел бросился к двери, но языки пламени уже вырывались из сеней. Мужики удерживали его, крики «Сгоришь, дурак!» гремели в ушах. В тот момент, когда всё застыло, в толпе появился Степан. Он, будто без лица, окинул взглядом дом, на секунду задержал взгляд на отчаявшемся отце, и, не сказав ни слова, слил себя водой из бочки и бросился в пламя.
Толпа ахнула, время застыло, пока не трескали обугленные балки, а крыша с грохотом падает. Появилась чёрная, шаткая фигура это был Степан. Волосы обуглились, одежда дымилась. На руках он держал девочку, завернутую в мокрое одеяло, и, сделав ещё несколько шагов, упал, передав её женщинам.
Девочка жила, лишь задохнулась от дыма. Степан был покрыт ожогами; я подбежала к нему, оказала первую помощь, а он, в полубессознательном состоянии, шептал одно имя: «Злата Злата». Когда он пришёл в себя в моём медпункте, первым, кого он увидел, был Павел, стоящий на коленях, слёзы струились по суровым щекам. Он тихо взял Степана за руку и прижался к нему лбом безмолвный поклон, говорящий громче всех извинений.
С того пожара к Степану и Злате пришло тепло людской доброты. Он долго лечился, шрамы остались, но они стали знаками отваги, а не клеймами каторжника. Мужики отремонтировали им хату, а Павел, брат Златы, стал им как родной. Приносил сено для козы, помогал с крыльцом, а его жена Елена часто заносила Злате сметану и пекла пироги. Смотрели они на Степана с такой бережной нежностью, будто пытались загладить старую обиду.
Через годдва у них родилась дочь, Маруся, светловолосая, голубоглазая, почти копия Златы. Спустя пару лет пришёл сын, Ванечка, крепкий, как отец, но без шрама. Дом, отремонтированный всеми, наполнился детским смехом. Угрюмый Степан оказался самым нежным отцом: возвращался с работы, руки в глине, дети бросались к нему, вился к их шее, поднимал их в воздух, и смех раздавался по всей избушке. По вечерам, когда Злата укладывала младшего, он сидел со старшей Маруся, вырезая из берёзового дерева игрушки коняшек, птичек, смешных человечков. Грубые пальцы делали их чудесными.
Я часто наведывалась к ним, измеряла Злате давление. Во дворе висела картина: Степан, огромный, сидит на корточках, чинит крошечный велосипед Ванечки, а рядом Павел держит колесо. Дети играют в песочнице, строят замки, а вокруг лишь тиканье молотка и жужжание пчёл в Златиных цветах.
Смотрю на них, а у меня слёзы на глазах. Павел, который когдато проклял сестру, теперь стоит плечом к плечу со своим «каторжником». Между ними нет злобы, лишь общее дело и радостные дети, будто стена страха растаяла, как весенний снег под солнцем.
Злата вышла на крыльцо, принесла им обоим квас в кружках. Увидела меня, улыбнулась тихой, светлой улыбкой. В её взгляде, в том, как она смотрела то на мужа, то на брата, то на играющих детей, было столько выстраданного счастья, что моё сердце замерло. Она пошла за своей душой, вопреки всему, и обрела всё.
Сейчас я смотрю на их улицу, на дом, весь в герани и петуниях. Степан, уже с сединой в волосах, учит подросшего Ваню рубить дрова. Маруся, уже почти женщина, помогает Злате развешивать бельё, пахнущее солнцем и ветром. Они смеются, шутят, живут, как будто никогда не было той стены страха.
