Анна не понимала, почему её так тянет к вокзалам. Возможно, потому что поезда никогда не опаздывают — уходят строго по расписанию, даже если ты к этому не готов. Или потому что здесь, на перронах, дышится легче: гул голосов, движение, чужие глаза, скользящие мимо. Никто не всматривается пристально. Никто не лезет с расспросами. Всё проходит, как сон, словно сама жизнь здесь — лишь временная остановка. И в этой быстротечности было что-то успокаивающее. Здесь никто не знал, кем ты была до рассвета. Никто не спрашивал, отчего под глазами синяки, а пальцы сжимаются в напряжении.
Трижды в неделю, выйдя из больницы, она приходила на Ленинградский вокзал. Покупала чай в пластиковом стаканчике, брала пышку и устраивалась у огромного окна в зале ожидания. Иногда просто сидела, чувствуя, как тепло напитка — единственное, что оставалось неизменным в этот день. Иногда писала в тетрадь — не мысли, а просто слова, чтобы проверить: ещё может связать их во фразы. Иногда смотрела на табло — не для поездки, а чтобы помнить: выбор есть. Можно уехать. Можно вернуться. Можно снова стать другим человеком. Или хотя бы собой, но не той, что осталась там, в прошлом.
Год назад пропал её брат. Вышел из дома — и не вернулся. Ни звонков. Ни записок. Ни следов на камерах. Ничего. Будто растворился в воздухе. В участке пожали плечами: «Бывает. Мужики часто срываются». Оформили бумаги, кивнули, забыли. Но она знала — он не ушёл сам. Его не стало. Как свет, выключенный одним щелчком. Мгновенно. Без намёков. Без объяснений. Будто кто-то вырвал его из её жизни, не оставив даже намёка на прощание.
Мать после этого слёгла. Почти сразу. Смотрела в стену, молчала, отказывалась от еды. Отец замкнулся, говорил сквозь зубы, словно дом наполнился чужими тенями. Осталась она — с фотографиями, с запахом его духов на старой куртке, с вопросами, на которые не было ответов. Дом наполнился тишиной. Всё, что раньше звучало живо, теперь отзывалось пустотой.
Первые месяцы она искала: звонила в больницы, морги, волонтёрам. Расклеивала листовки на остановках. Вглядывалась в лица бездомных, будто надеялась, что один из них обернётся — и это будет он. Потом перестала. Не потому что сдалась. Просто устала верить впустую. Надежда, как огонь, тоже гаснет, если в неё не подбрасывать дров. И она поняла: единственный способ жить — просто дышать. Без целей. Без уверенности. Но дышать.
На вокзале она впервые заметила мальчишку — лет семи, в мешковатой кофте. Он сидел у стены, жевал булку и уставился в пол. Лицо блеОна подошла к нему, протянула руку, и в тот момент поняла, что больше не сможет позволить никому исчезнуть из её жизни без следа.
.
