Год я медленно исчезала от неизвестной болезни, а вчера заметила, как невестка подсыпает белый порошок в мою сахарницу.
Фарфоровая сахарница с простым узором полевых цветов стояла на привычном месте, но теперь казалась мне уродливой чашей, из которой вот‑вот выльется яд.
Вчера я видела, как Василиса, жена моего сына, с ангельской улыбкой бросала в неё белый порошок из крошечного пакетика, сжатого между пальцами.
Год. Целый год я постепенно становилась тенью. Слабость, туман в голове, постоянная тошнота, которую врачи объясняли «возканными изменениями» и «психосоматикой».
Я почти поверила им. Но причина моего упадка была не в возрасте. Она лежала на кухонном столе.
— Мамa, опять ничего не ели? — голос Василисы был липким, будто патока, обволакивал и душил. — Вам нужны силы. Дмитрий так переживает.
Она поставила передо мной тарелку с овсянкой. Ложка сахара уже белела в центре густой массы. Из той же самой сахарницы.
Я наблюдала, как кристаллы тают, и чувствовала, как холод ползёт по спине.
— Спасибо, Василиса. Что‑то не хочется, — голос мой прозвучал глухо, но удивительно твёрдо.
— Ну что вы опять начинаете! Мы же договорились, что вы будете слушаться меня. Ради Дмитрия.
Она села напротив. Идеальный маникюр, сочувственный взгляд больших карих глаз. На миг я сомневалась — может, это лишь болезненное воображение?
Но я чётко помнила её быстрым, подручным движением у стола, когда думала, что я ещё в кровати. Тогда она не улыбалась.
— Василиса, нам нужно поговорить, — начала я, отодвигая тарелку.
— Конечно, мамочка. Я всё слушаю.
— Думаю, вам с Дмитрием стоит жить раздельно. У вас же есть собственная квартира.
Улыбка её не дрогнула, но взгляд стал жёстким, оценивающим. Так смотрят на вещь, которая вдруг вышла из строя.
— Как мы вас оставим? В вашем же состоянии? Вы без нас ни шагу не сделаете. Дмитрий этого никогда не позволит. Он вас слишком сильно любит.
Она произнесла «любит» с натиском, будто это бесспорный козырь. И действительно, это был козырь.
Мой сын, Дмитрий, видел в этой женщине ангела‑хранителя для своей беззащитной матери.
— Я просто хочу покоя, — сказала я искренне.
— Это не вы говорите, а ваша болезнь, — мягко перебила она. — Мы вас поставим на ноги. Кстати, Дмитрий нашёл отличного нотариуса. Мы решили оформить дарственную.
Чтобы потом, ну… вы поняли… было меньше хлопот. Исключительно для вашего спокойствия.
Она говорила о моём будущем, о моей смерти так же просто, как о покупке хлеба. Хищница, почти загнавшая жертву.
— Я подумаю.
Вечером, когда они с Дмитрием ушли в кино, я надела перчатки и высыпала весь содержимое сахарницы в пакет.
В мусорном ведре нашёл тот же крошечный пакетик, из которого Василиса принёс порошок. Он был не пуст.
Внутри осталось немного вещества. Я осторожно пересыпала его в стеклянную баночку от лекарств и спрятала.
Теперь я знала, что эта борьба будет не за жизнь, а за смерть. И я больше не была слабой. Я стала матерью, защищающей ослеплённого сына.
Моя жизнь превратилась в шпионский триллер. Я ела только то, что готовила сама. Закрывшись на кухне, я отвечала на все вопросы Василисы с улыбкой: «Села на диету, дочь. Врач советовал». Таблетки принимала лишь из тех упаковок, что открывала собственными руками.
Василиса наблюдала. Её маска заботы трескалась по швам. Однажды я увидела, как она подменила мои таблетки от давления на какие‑то похожие.
— Ой, мамочка, я просто хотела вам помочь, разложить по коробочкам, а вы всё перепутали, — щебетала она, когда я схватила её за руку.
Вечером произошёл тяжёлый разговор с сыном.
— Мамa, что происходит? Василиса говорит, у тебя параноя. Ты обвиняешь её в том, что она путает твои лекарства. Ты понимаешь, как ей обидно? Она ночами не спит, ищет для тебя лучших врачей, а ты…
— Дмитрий, она меня обманывает.
— Перестань! — он встал. — Ей было бы намного проще сидеть в своей квартире, а не возиться с тобой! Она делает это из любви к мне! И к тебе! Почему ты не можешь просто принять нашу заботу?
Я смотрела на него и понимала: он не слышит. Он повторяет её слова, её интонации. Любая попытка открыть ему глаза воспринималась как старческое помутнение.
Апофеоз настал в день с нотариусом. Они пришли без предупреждения.
— Мамa, сюрприз! — запела Василиса. — Это Пётр Сергеевич. Мы решили не откладывать дарственную.
Дмитрий стоял рядом, отводя глаза. Ему было стыдно, но он подчинился. Они меня окружили.
Я медленно отложила книгу.
— Какое странное совпадение. Сегодня утром я говорила с давним знакомым, Игорем Матвеевичем. Он адвокат. И посоветовал мне, в моём «состоянии», включать диктофон на время всех юридических разговоров. Потому что любые сделки, заключённые под давлением или с уязвимым человеком, легко оспо́скаются. Я указала на старый кнопочный телефон на столе. Маленький красный светик моргнул: запись включена.
Лицо Василисы изменилось в мгновение. Улыбка сползла, открыв хищную гримасу.
— Зачем? — прошипела она.
— Просто для собственного развития, — ответила я, переводя взгляд на сына. — Дмитрий, я ничего не подпишу. Пётр Сергеевич, прошу прощения за пустую трату вашего времени.
Взгляд Василисы вспыхнул ненавистью. Она поняла, что правила игры изменились.
После того случая она затихла. Но я чувствовала, что это лишь передышка. Она ударит в самое больное место. И ждать пришлось недолго. Вернувшись из поликлиники уставшая и раздражённая, я нашла приоткрытую дверь своей комнаты. Оттуда доносился знакомый звук — шуршание порванной бумаги.
Василиса сидела на полу и рвала мои письма, фотографии, детские рисунки – всё, что составляло мою жизнь. Она не убирала, а стирала моё существование.
— Зачем вам этот хлам? — кинула она, не обернувшись. — Всё равно скоро не понадобится.
В тот момент во мне что‑то умерло. И одновременно родилось – холодное, твёрдое, как лезвие. «Достаточно».
Я молча пошла на кухню. Руки не дрожали. Достала баночку, насыпала порошок в чашку, залив обе горячей водой. Когда вернулась, Василиса настороженно взглянула.
— Я принесла чай. Вижу, вы устали.
— Боишься? — улыбнулась я. — И правильно.
Я набрала номер, но не сына, а адвоката.
— Игорь Матвеевич, я готова. Делать, как вы советовали.
Потом позвонила Дмитрию.
— Сынок, приезжай немедленно! Василиса заперлась в меня, кричит, что больше не может жить, что‑то выпила!
Мой‑моё голос дрожал. Василиса зажала руки.
— Что ты выдумываешь, старая ведьма?!
— Она без сознания! Чашка разбита! — крикнула я, бросая разбитую чашку на пол.
Василиса замерла, глядя на лужу. Она всё поняла, но было уже поздно. Я села в кресло и ждала.
Дмитрий влетел в комнату бледный, как стенка. Его глаза метались от меня к Василисе, к осколкам, к разорванным фотографиям.
— Мамa..? Что случилось?..
— Она хотела меня отравить! — сразу закричала Василиса. — Она сумасшедшая! Хотела меня убить!
— Это правда, мамa? — голос сына дрожал.
Я молча подошла к нему.
— Смотри, сынок. Не на меня. На пол. Вот твой первый букварик. Вот письмо от отца из больницы. Она уничтожала не меня. Она уничтожала тебя.
Дмитрий накрнулся, подняв обрывок. Его лицо окаменело.
— Василиса… зачем?
— Это же хлам! Я хотела помочь! — кричала она.
— А это тоже помощь? — я протянула ему баночку с порошком. — Год, Дмитрий. Целый год она кормила меня этим.
Вспомни, как она «случайно» теряла рецепты от хороших врачей. Как отказывала тебе везти меня на обследование в другой город. Вспомни!
Он молча смотрел на баночку, потом — на жену. Образ, отвращение и шок сменились пониманием.
— Это… правда? — прошептал он.
Василиса молчала. Она проиграла.
В дверь постучали. Не полиция. Игорь Матвеич с двумя крепкими мужчинами. За ними шли следователи, которых он вызвал заранее.
— Я адвокат Анны Викторовны, — представился он. — Прошу зафиксировать попытку отравления и возможное мошенничество. Есть основания полагать, что… гражданка Василиса систематически вредила здоровью моей подзащищённой с целью завладения имуществом. Прошу изъять баночку и образцы с пола.
Василиса упала на землю не от жалости, а от краха.
Мы с Дмитрием остались одни. Он опустился на колени, собирая осколки. Его плечи дрожали. Я не утешала его. Просто села рядом и помогала. Мы оба заплатили слишком высокую цену за прозрение. Но лишь так иногда можно вырваться из сладкой, смертельной мли.
Прошло три года. Иногда мне кажется, что эта ужасающая история случилась не со мной, а с кем‑то другим. Я смотрю в зеркало и вижу не измождённую тень, а сильную женщину с ясным взглядом.
Здоровье постепенно вернулось. И с ним — душевный покой, самый ценный.
Василиса получила реальный срок за попытку убийства из корыстных мотивов.
Дмитрий долго ходил, будто бы вёл тяжёлый груз измены. Мы часто говорили, иногда со слезами. Он просил прощения за то, что не видел, не слышал, не верил. Я не держала зла. Он был жертвой, как и я — лишь его ударили не ядом, а в самое сердце.
Эта рана осталась с ним навсегда, но сделала его зрелее, мудрее, внимательнее. Год назад он привёл ко мне Катю, тихую, искреннюю девушку с тёплым взглядом.
Я наблюдала за ней с тревогой, бессознательно ища фальшь. Но её не было. Катя не пыталась мне понравиться, не прикидывалась. Она просто была. Приносила любимые книги, молча садилась рядом, и мы смотрели в окно — это молчание было тёплым.
Сегодня воскресенье. Квартира пахнет печёными яблоками и корицей — Катя печёт шарлотку по моему рецепту.
— Анна Викторовна, посмотрите, пирог поднялся? — слышу её голос.
Я захожу, и они с Дмитрием стоят у духовки. Он обнимает её за плечи, а они смотрят на пирог, как на чудо. Их счастье не показное, а настоящее, наполненное доверием.
— Поднялся, дочь, как раз, — улыбаюсь. — Главное — не открывай духовку заранее.
— Я помню. Вы говорили, он прихёмчивый.
Она помнит. Она слышит. Для неё мой опыт — не мусор, а ценность.
Мы садимся пить чай. Дмитрий ставит на стол новую сахарницу — простую, белую. Я спокойно кладу ложку сахара в чашку. Страх исчез. Остаётся лишь понимание, на что способны люди. Но вместе с этим пришло и другое — знание, как выглядит настоящее тепло.
— Мамa, мы подумали, — говорит Дмитрий, держась за руку с Катей. — Может, на выходные съездим на дачу? Все вместе.
Я смотрю на сына, который научился видеть глубже. На его жену, принесшую свет. И понимаю — нас не сломали. Нас очистили.
И это тихое, подлинное счастье — самая большая награда.
