Год прошёл, и я наблюдал, как мама медленно гасси́ла от неизвестного недуга, а вчера заметил, как её невестка подсыпает белый порошок в мой сахарный горшок.
Фарфоровый горшок с простым узором из полевых цветов стоял на привычном месте, но теперь казался мне уродливой крысой, готовой выплюнуть яд.
Вчера я видел, как Зинаида, жена моего сына, с ангельской улыбкой бросала в него белый порошок из крошечного пакетика, сжатого между пальцами.
Год. Целый год я медленно исчезал, превращаясь в тень. Слабость, туман в голове, постоянная тошнота – всё это врачи списывали на «возрастные изменения» и «психосоматику».
Я почти поверил им. Но истинная причина моего упадка скрывалась не в возрасте, а на кухонном столе.
— Мамочка, снова ничего не ели? — голос Зинаиды был липким, как патока, обволакивал и душил. — Вам нужны силы. Дмитрий так переживает.
Она поставила передо мной тарелку с овсянкой. Ложка сахара уже белела в центре густой массы – из того же горшка. Я наблюдал, как кристаллы тают, и ощущал, как холод ползёт по спине.
— Спасибо, Зинаида. Что‑то не хочется, — мой голос прозвучал глухо, но удивительно уверенно.
— Ну что вы снова начинаете! Мы же договаривались, что вы будете слушаться меня ради Дмитрия.
Она села напротив, маникюр безупречный, взгляд больших карих глаз полон сочувствия. На миг я сомневался, может, это лишь болезненное воображение?
Но я чётко помнил её быстрый, украдчивый жест у стола, когда думала, я ещё в постели. Тогда она не улыбалась.
— Зинаида, нам нужно поговорить, — начал я, отодвигая тарелку.
— Конечно, мамочка. Я вся во внимании.
— Думаю, вам с Дмитрием стоит жить отдельно. У вас же есть собственная квартира.
Улыбка не дрогнула, но взгляд стал жёстким, оценивающим. Так смотрят на вещь, которая вдруг вышла из строя.
— Как мы вас оставим? В таком состоянии? Вы же без нас не сделаете и шага. Дмитрий этого не позволит. Он вас сильно любит.
Она произнесла «любит» с нажимом, как будто это несокрушимый козырь. И действительно, он был.
Мой сын, Дмитрий, считал эту женщину ангелом‑хранителем для своей беспомощной мамы.
— Я просто хочу покоя, — сказал я искренне.
— Это не вы говорите, а ваша болезнь, — мягко перебила её. — Мы вас поставим на ноги. Кстати, Дмитрий нашёл отличного нотариуса. Мы решили оформить дарственную.
Чтобы потом, ну… вы сами понимаете… было меньше хлопот. Исключительно для вашего спокойствия.
Она говорила о моём будущем, о смерти, так же просто, как о покупке хлеба. Хищница, чуть не загнала жертву в угол.
— Я подумаю.
Вечером, когда они с Дмитрием ушли в кино, я надел перчатки и высыпал всё содержимое горшка в пакет.
В мусорном ведре нашёл тот же крошечный пакетик, из которого Зинаида доставала порошок. Он был не пуст. Внутри осталось немного вещества. Я осторожно пересыпал его в стеклянную баночку от лекарств и спрятал.
Теперь я понял, что борьба будет не за жизнь, а за смерть. И я больше не был слабым. Я стал отцом, который защищает своего ослепленного сына.
Моя жизнь превратилась в шпионский триллер. Я ел только то, что готовил сам, запираясь на кухне.
На каждый вопрос Зинаиды я отвечал с улыбкой: «Села на диету, дорогая. Врач посоветовал». Таблетки принимала лишь из тех упаковок, что открывала собственными руками.
Зинаида наблюдала. Её маска заботы трескалась по швам. Однажды я увидел, как она подменила мои таблетки от давления на всё другие, почти одинаковые.
— Ой, мамочка, я просто хотела вам помочь, раскрасить по коробочкам, а вы всё перепутали, — щебетала она, когда я поймал её за руку.
Вечером состоялся тяжёлый разговор с сыном.
— Мамочка, что происходит? Зинаида говорит, у тебя паранойя. Ты обвиняешь её в том, что она путает лекарства. Ты понимаешь, как ей обидно? Ночами она не спит, ищет для тебя лучших врачей, а ты…
— Дмитрий, она меня обманывает.
— Перестань! — он встал. — Ей было бы гораздо проще сидеть в своей квартире, а не возиться с тобой! Она делает это из любви ко мне! И к тебе! Почему ты не можешь просто принять нашу заботу?
Я смотрел на него и понял: он не слышит. Он повторяет её слова, её интонации. Любая попытка открыть ему глаза воспринимается как старческий маразм.
Апофеоз настал в день с нотариусом. Они пришли без предупреждая.
— Мамочка, сюрприз! — распевала Зинаида. — Это Пётр Сергеевич. Мы решили не тянуть с дарственной.
Дмитрий стоял рядом, отводя глаза. Ему было стыдно, но он подчинился. Они обвели меня.
Я медленно отложил книгу.
— Какое странное совпадение. Сегодня утром я разговаривал с давним знакомым — Игорем Матвеевичем. Он адвокат. Посоветовал в моём «состоянии» во время всех юридических переговоров включать диктофон. Ведь любые сделки, заключённые под давлением или с уязвимым человеком, легко оспариваются. Я указал на старый кнопочный телефон на столе. Маленький красный огонёк сигнализировал: запись включена.
Лицо Зинаиды изменилось в один миг. Улыбка сползла, открыв хищную гримасу.
— Зачем? — прошипела она.
— Просто для собственного развития, — ответил я, переводя взгляд на сына. — Дмитрий, я ничего подписывать не буду. Пётр Сергеевич, извините, что отняли ваше время.
Взгляд Зинаиды вспыхнул ненавистью. Она поняла, что правила игры изменились.
После того случая она замерла. Но я чувствовал, что это лишь затишье. Она ударит в самое болевое место. И ждать не пришлось долго. Вернувшись из поликлиники уставший и раздражённый, я увидел приоткрытую дверь в свою комнату. Оттуда доносился знакомый звук — шуршание рваной бумаги.
Зинаида сидела на полу и рвала мои письма, фотографии, детские рисунки Дмитрия — всё, что составляло мою жизнь. Она стирала моё существование.
— Зачем вам этот хлам? — крикнула она, не обернувшись. — Всё равно скоро не понадобится.
В тот момент во мне что‑то умерло, и одновременно родилось — холодное, твёрдое, как лезвие. «Хватит».
Я молча пошёл на кухню. Руки не дрожали. Достал баночку, насипал порошок в чашку, залил обеих горячей водой. Когда вернулся, Зинаида настороженно посмотрела.
— Я принесла чай. Вижу, вы устали.
— Боишься? — улыбнулась я. — И правильно.
Я набрал номер, но не сына, а адвоката.
— Игорю Матвеевичу, я готова. Делать, как вы советовали.
Потом позвонил Дмитрию.
— Сынок, приезжай немедленно! Зинаида заперлась в меня, кричит, что больше не может жить, что‑то выпила!
Мой голос прозвучал пронзительно. Зинаида схватилась.
— Что ты выдумываешь, стара ведьма?!
— Она упала в обморок! Чашка разбита! — воскликнул я, бросая на пол чашку с чаем.
Зинаида застыла, глядя на лужу. Она всё поняла, но было уже поздно. Я сел в кресло и ждал.
Он влетел в комнату бледный, как стена. Его глаза метались от меня к Зинаиде, к осколкам, к порванным фотографиям.
— Мамочка? Что случилось?
— Она хотела меня отравить! — крикнула Зинаида. — Она сумасшедшая! Хочет меня убить!
— Это правда, мамочка? — голос сына дрожал.
Я молча подошёл к нему.
— Смотри, сынок. Не на меня. На пол. Вот твой первый букварь. Вот письмо от отца из больницы. Она уничтожала не меня, а тебя.
Дмитрий наклонился, поднял обрывок. Его лицо застывало.
— Зинаида… зачем?
— Это же хлам! Я хотела помочь! — кричала она.
— А это тоже помощь? — я протянул ему баночку с порошком. — Год, Дмитрий. Целый год она меня этим кормила.
Вспомни, как она «случайно» теряла рецепты от хороших врачей, как воруя тебя в другой город на обследование.
Он молча смотрел на баночку, затем на её лицо. Обида, отвращение и шок сменили его понимание.
— Это… правда? — прошептал он.
Зинаида молчала. Она проиграла.
В дверь постучали. Не полиция. Игорь Матвеевич с двумя крепкими мужчинами, за ними следователи, которых он заранее вызвал.
— Я адвокат Анны Викторовны, — представился он. — Прошу зафиксировать попытку отравления и возможное мошенничество. Есть основания полагать, что гражданка Зинаида систематически вредила здоровью моей подзащищённой с целью завладеть имуществом. Прошу изъять баночку и образцы с пола.
Зинаида упала на пол. Не от жалости, а от краха.
Мы с Дмитрием остались вдвоём. Он опустился на колени, собирая осколки. Его плечи дрожали. Я не успокаивал его, просто сел рядом и помогал. Мы оба заплатили слишком дорогую цену за прозрение. Но лишь так иногда можно вырваться из сладкой, смертельной мли.
Прошло три года. Иногда мне кажется, что эта ужасная история произошла не со мной, а с кем‑то другим. Я смотрю в зеркало и вижу не измождённую тень, а сильную женщину с ясным взглядом.
Здоровье вернулось постепенно. И вместе с ним — покой, душевный, самый ценный.
Зинаиде вынесли реальный срок за попытку убийства из корыстных мотивов.
Дмитрий долго шёл, будто таская тяжёлый груз предательства. Мы много говорили, иногда со слезами. Он просил прощения за то, что не видел, не слышал, не верил. Но я не держал обиду. Он был жертвой, как и я — лишь его ударили не ядом, а в самое сердце.
Эта рана осталась с ним навсегда, но сделала его взрослее, мудрее, внимательнее. Год назад он привёл меня к Кате. Тихой, искупительной девушке с тёплыми глазами.
Я смотрел на неё с тревогой, бессознательно ищя фальшь. Но её не было. Катя не пыталась мне понравиться, не притворялась. Она просто была. Приносила любимые книги, молча садилась рядом, и мы смотрели в окно — это молчание было тёплым.
Сегодня воскресенье. Квартира пахнет печёными яблоками и корицей — Катя печёт шарлотку по моему рецепту.
— Анна Викторовна, посмотрите, пирог поднялся? — слышу её голос.
Я захожу на кухню — она с Дмитрием стоят у духовки. Он обнимает её за плечи, они смотрят на пирог, как на чудо. Их счастье не вычурно. Оно настоящее, наполнено доверием.
— Поднялся, дочь, как раз, — улыбаюсь. — Главное — не открывать духовку заранее.
— Я помню, вы сказали, он прихотливый.
Она помнит. Она слышит. Для неё мой опыт — не мусор, а ценность.
Мы садимся пить чай. Дмитрий ставит на стол новую сахарную банку — простую, белую. Я спокойно кладу ложку сахара в чашку. Страх исчез. Остаётся лишь понимание, на что способны люди. Но вместе с этим пришло и знание, как выглядит настоящее тепло.
— Мамочка, мы думали, может, в выходные поедем на дачу? Все вместе.
Я смотрю на сына, который научился видеть глубже. На его жену, принесшую свет. И понимаю — нас не сломали. Нас очистили.
И это тихое, подлинное счастье — самая большая награда.
