Сегодня снова видел тот сон. Опять она приходила.
Я — Артём, Артём Соколов. Ни мамы, ни папы. Никогда не знал, что значит «домашний уют». Только казённые стены, скрип половиц да шёпот воспитательниц. Родился, наверное, прямо здесь, в орловском детдоме. У других детишек хоть что-то осталось — фотокарточка, чьи-то руки в памяти, запах хлеба из печи. А у меня — пластмассовые машинки да звук капающего крана.
Но по ночам… о, по ночам всё иначе.
Приходит. Садится на край кровати. Гладит по волосам, шепчет что-то ласковое, по-особенному. Глаза — как небо в мае, голубые-голубые, до самого сердца. Проснусь — и лежу, не дышу, чтобы не спугнуть это тепло. Весь день потом хожу тихий, но не злой — будто её ладони ещё на плечах.
А днём — снова очередь за надеждой. «Гости» приезжают, а мы, как цирковые звери, улыбаемся, стихи читаем, руки за спину прячем. Кто громче — тот и победил. А я стою в стороне. Не выкрикиваю, не лезу вперёд. Жду. Не просто кого-то. Её. Ту самую.
— Артёмка, ну хоть раз улыбнись! — шепчет тётя Люда, повариха.
Нет. Я не стану. Узнаю её сразу — по глазам.
А потом… потом был этот день. Юбилей детдома, камеры, незнакомые голоса. Я забился в угол, как всегда. И вдруг — вижу её. Высокая, в прямой юбке, волосы каштановые, до плеч. И улыбка… та самая. А глаза — тьфу ты, точно! Голубые, с золотыми крапинками. Сердце в груди оборвалось.
И она посмотрела. Прямо на меня.
Я — не поверишь — улыбнулся.
Тётя Галя, воспитательница, аж присела. Шесть лет в детдоме, и ни разу не смеялся. А тут — будто прорвало.
Она подошла. Села рядом. Говорила о чём-то, смеялась, спрашивала. А я не боялся. Так же, как во сне — тепло, тихо, правильно.
Потом она стала приходить. Без зрителей, просто так. Читали книжки, кормили голубей, спорили, на что похожи облака. Пропала на месяц. Я не спрашивал, куда — боялся ответа.
Но она вернулась. В старом пальто, без всякой помпы. Сказала:
— Артём. Поехали домой. Ты теперь мой сын.
Не верилось. Ущипнул себя — больно. Значит, не сон. Не сказал ни слова, просто прижался к ней, лицом в складки пальто. Крепко-крепко.
Позже был её муж — дядя Миша, грузный, с мягкими руками. Первый пирог в новой кухне. Первая рыбалка на озере. Первая ночь, когда за стеной не топали чужие шаги.
В детдом я не вернулся. Только иногда, поймав в зеркале свой взгляд, замечал — он стал другим. Светлым. Голубым. Как у неё. У мамы. Настоящей.
